Фазил Юлдаш - Алпамыш

Ехать в эту местность — близко ль, далеко ль,
Прибывают люди в степи Чилбир-чоль, —
Перед ними синий плещет Айна-коль.
Смотрит Байсары — сжимает сердце боль:
Сколько калмык ов нагрянуло сюда,
Новая, как видно, ждет его беда!
Думает: «Насилье нам терпеть доколь?»
Думает: «Спаси, аллах, не обездоль!»
Табуны его в тугаях окружив,
Гонят калмык иоттуда всех коней,
Собирают их — и строгим счетом чтут,
А мирзы — коней записывают тут —
И на Тайча-хана записи ведут.
Байсары не знает, в чем он виноват.
Вот уж и овечьих он лишен отар, —
Как перенесет подобный он удар!
Уложив самцов рядами — к нару — нар, —
Перепись верблюдов начали мирзы.
Забрано в казну и золото его, —
Сразу Байсары лишается всего.
Сердце на куски расколото его.
Пастухов, подпасков также перечли,
Также поименно в перепись внесли.
Описав его добро, калмык ите
Направляются теперь к его юрте.
Старый Байсары хотел по простоте
О виновности своей задать вопрос, —
Слышит поношенья и слова угроз.
Вот что на чужбине терпит ныне он!
Кару за свою гордыню принял он.
Родина в беде желаннее стократ!
Если б с Алпамышем он ушел в Конграт!
Стонет Байсары и слез роняет град,
Горько пожалев о гордости своей.
Был и сам он знатен, был он так богат, —
Родину покинул — все пошло не в лад.
Э, раскаялся ты поздно, Байсары, —
Ты судьбой наказан грозной, Байсары!
Недруги кругом — и нет родных людей.
Вот он калмык ами связан, как злодей,
Сколько терпит мук от вражеских плетей,
Но куда больней бич совести своей!
Калмык инарочно горячат коней,
И над ним глумятся: «Эй, шагай быстрей!»
Гонят его пешим и камчами бьют,—
Привели в столицу — во дворец ведут,
Ставят перед шахом, записи сдают…

Грозен был в тот час калмыцкий шах Тайча.
Он на Байсары обрушил гнева гром,
Он его поверг в смертельный страх, крича:
Он обманут, мол, коварным стариком,
Байсары один, мол, виноват кругом,
С ним как с кровным он поступит, мол, врагом,
Он его предаст, мол, в руки палача,
Он его, мол, страшным мукам обречет,
Он теперь за все с ним учинит расчет, —
Голову ему, узбеку, отсечет,—
Он, мол, Байсары не приглашал сюда,
Байсары зачем пригнал свои стада?
Милость, мол, узбеку оказав тогда,
Он, мол, шах Тайча, ошибку совершил:
Байсары, мол, всех калмык ов удушил,
Он, мол, самых тучных пастбищ их лишил,
Их страну людей всех лучших он лишил.
Душу из такого старого сыча
Вытянет, мол, шах руками палача!
Это слово, мол, сказал не сгоряча, —
Слово, мол, свое исполнит шах Тайча…

— Пожелтел я весь, так скорбь моя сильна, —
Дела этого мне сущность не видна:
Шах, узнать позволь мне, в чем моя вина?
Не по-шахски, шах, со мной себя ведешь:
Скот мой отобрав, ты учинил грабеж.
Столько палачей за мной, несчастным, шлешь, —
Связанным и пешим по стране ведешь,
Старика камчой по голове ты бьешь!
Не подумал ты, что Байсары-узбек,
Будучи пришельцем, — все же человек.
Не хотел ты знать, что — истина, что — ложь,
Слова в оправданье молвить не даешь,
На мои седины в ярости плюешь.
А моя вина неведома мне все ж.
Далеко народ мой и моя страна,
Неверна земля чужая, неверна!
На чужбине жизнь — как страшный ад, черна…
Беззащитен я и весь в твоих руках,
Видно, смерть уже прийти должна моя.
Только знать хочу я, в чем вина моя!..

— Девяносто я имел богатырей,
Ни сильней никто не видел, ни храбрей, —
Были все они опорою моей.
Караджан-батыр мне всех дороже был.
Я теперь лишился этих силачей!
А по чьей вине лишился их, по чьей?
Ты, узбек, причина всей беды моей,
Ты да дочь твоя, вертлявая коза, —
Вырвать бы твои лукавые глаза!
Если девяносто тех богатырей
Воспылали страстью к дочери твоей,
Почему отдать ее не пожелал?
Или не отец ты дочери своей?
Алпамыш семь лет за ней не приезжал, —
На твоей душе и грех бы не лежал.
Витязей моих всех погубили вы!
Караджана чем, скажи, купили вы?
В бедствие повергли всю мою страну!
Ты, узбек, теперь узнал свою вину.
Голову имеешь на плечах одну,—
Знай, что отрублю я голову твою, —
Голову срубив, твой труп повешу я!..
Пощадил тебя однажды я, узбек, —
Может быть, опять тебя утешу я:
Все-таки ты был почтенный человек.
Далеко уславший дочь свою, Барчин,
Своему скоту теперь не господин,
Чем ты мне опасен, нищий и один?
Мне тебя казнить, пожалуй, нет причин, —
Можешь тут спокойно доживать свой век, —
Казни у меня вторично ты избег!
За мое добро отплатишь мне трудом:
Весь твой скот моим отныне стал скотом,
Пастухи твои останутся при нем,
Ты над ними будешь старшим пастухом.
Это говоря, кончаю речь на том.
Думаю, доволен ты моим судом!

— Осень подоспела — розам облететь,
На увядших розах соловьям не петь.
Я несправедливость не могу терпеть:
То, что сделал ты, — несправедливо ведь!
Весь узбекский скот ты, шах, себе берешь.
Это — суд иль это есть простой грабеж?!
Ты разбогател — тебе и горя нет,
Мне без сыновей моих подспорья нет!
На мои слова какой даешь ответ?
Ты простил узбека, я-то как прощу?
За детей убитых кун с кого взыщу?
Так и знай, что кун я получить хочу.
Скорбь моя кричит, — не я сама кричу.
Шах ты иль не шах — неправду обличу,
Хоть за Байсары предай меня мечу.
Плох ты иль хорош — на деле изучу, —
За добро твое добром я заплачу.
Вот что я сказать намерена тебе:
Жить хочу отныне на Мурад-Тюбе;
Замок я в степи Чилбирской заложу, —
Дерзкому узбеку путь я прегражу,
Пользу я тебе большую сослужу.
Алпамышу — кровный недруг я навек.
Если бы дерзнул байсунский этот бек
На калмыцкий край вновь совершить набег, —
Алпамыша я из рук не упущу, —
Я его убью — и тем взыщу я кун!
Смертью Алпамыша устрашу Байсун!