Неонила Криничная - Легенды. Предания. Бывальщины

Когда на Москве был царем Иван Грозный, он хотел делать все дела по закону христианскому, а бояре гнули все по-своему, перечили ему и лгали. И стала народу тягота великая, и начал он клясть царя за неправды боярские, а царь совсем и не знал о всех их утеснениях. Насмелились тогда разные ходоки, пришли в Москву и рассказали царю, как ослушаются его князи-бояре, как разоряют людей православных, а сами грабят казну многую и похваляются самого царя известь. Разозлился тогда царь на бояр и велел виноватых казнить и вешать. Тогда бояре совсем перестали его слушаться и начали его ссылать из царства вон неволею. Как ни грозен был царь, а убоялся бояр и выехал с горем из дворца своего, попрощался с народом и отправился куда глаза глядят. Все его покинули, только один любимый его боярин поехал с ним вместе. Долго ли, коротко ли ехали они по лесу — и истосковался царь по своему царству, и молвил своему боярину:

— Вот бог избрал меня на Московское царство, а я стал хуже последнего раба. Нигде нет мне пристанища, никто меня не пожалеет, и куска хлеба взять негде.

Только смотрят на лес, а березка кудрявая стоит впереди них и кланяется царю. Поклонилась низко раз, другой и третий…

Не утерпел тогда царь, заплакал и сказал своему боярину, указывая на березку:

— Смотри, вот бесчувственная тварь и та мне поклоняется как царю, от бога поставленному, а бояре считают себя разумными — и не хотят знать моей власти… Стой! Поедем назад. Проучу же я их и заставлю мне повиноваться.

И велел царь той березке повесить золотую медаль на сук за ее почтение. А когда вернулся в Москву, то перекрушил бояр, словно мух.

Еще за наших дедов, еще Питер был не под нашим владением, был царь Грозный, Иван Васильевич. Приехал царь Грозный в Новгород, пошел к Софии к обедне. Стоит Иван-царь, богу молится; только глядит — за иконой бумага видится. Он взял ту бумагу — и распалился гневом! А ту бумагу положили по насердкам духовники, а какая та была бумага, никто не знает. Как распалился Грозный-царь — и велел народ рыть в Волхов. Царь Иван стал на башню, что на берегу налево, как от сада идешь на ту сторону. Стал Грозный на башню, стали народ в Волхов рыть: возьмут двух, сложат спина с спиной, руки свяжут да так в воду и бросят. Как в воду, так и на дно. Нарыли народу на двенадцать верст. Там народ остановился, нейдет дальше, нельзя Грозному народу больше рыть! Послал он посмотреть за двенадцать верст вершников — отчего мертвый народ вниз нейдет. Прибежали вершники назад, говорят царю:

— Мертвый народ стеной стал.

— Как тому быть? — закричал царь. — Давай коня!

Подали царю коня. Царь сел на конь и поскакал за двенадцать верст. Смотрит — мертвый народ стоит стеной, дальше нейдет.

В то самое времечко стало царя огнем палить: стал огонь из земли кругом Грозного выступать. Поскакал царь Иван Васильевич прочь — огонь за ним. Он скачет дальше — огонь все кругом! (…)

С тех пор Волхов и не мерзнет на том месте, где Грозный-царь народ рыл: со дна Волхова тот народ пышет… А где народ становился за двенадцать верст, там Хутынский монастырь царь поставил.

Услышал Грозный-царь во своем царении в Москве, что в Великом Новгороде бунт. И поехал он с каменной Москвы великой, и ехал путем-дорогой все больше верхом. Говоригся скоро, деется тихо. Въехал он на Волховский мост. Ударили в колокол у святой Софии — и пал конь его на колени от колокольного звону. И тут Грозный-царь воспроговорил коню своему:

— Ай же ты мой конь, пеловой мешок (мякина), волчья ты сыть. Не можешь ты царя держать — Грозного-царя Ивана Васильевича.

Доехал он до Софийского храма, и в гневе велел он отрубить снасти у этого колокола, и чтобы пал на земь, и казнить его уши.

— Не могут, — говорит, — скоты звону его слышать.

И казнили этот колокол в Новгороде — нонь этот колокол перелитой.

Другой раз Грозный-царь был здесь, в Опскове, когда он был ехамши под Ригу воевать. Под Ригу он ехал, на Изборск, на Печоры. На то время в Печорах архимандритом был преподобный Корнилий. Был Грозный приехамши в Печоры. Стречал его с крестом-иконами Корнилий преподобный. Благословил его Корнилий да и говорит:

— Позволь мне, царь, вокруг монастыря ограду сделать.

— Да велику ли ограду ты, преподобный Корнилий, сделаешь? Маленькую делай, а большой не позволю.

— Да я маленькую, — говорит Корнилий преподобный, — я маленькую: коль много захватит воловья кожа, такую и поставлю.

— Ну, такую ставь! — сказал, засмеявшись, царь.

Царь воевал под Ригою ровно семь годов, а Корнилий преподобный тем временем поставил не ограду, а крепость. Да и царское приказание выполнил: поставил ограду на воловью кожу, он разрезал ее на тоненькие-тоненькие ремешки да и охватил большое место, а кругом то место и огородил стеной, с башнями, — как есть крепость.

Воевал Грозный-царь Иван Васильевич Ригу семь лет и поехал назад. Проехал он Новый Городок, не доехал Грозный двенадцать верст до Печор, увидал с Мериной горы: крепость стоит.

— Какая такая крепость! — закричал царь. Распалился гневом и поскакал на Корнилиеву крепость. Преподобный Корнилий вышел опять встречать царя, как царский чин велит: с крестом, иконами, с колокольным звоном. Подскакал царь к Корнилию преподобному.

— Крепость выстроил! — закричал царь. — На меня пойдешь!

Хвать саблей — и отрубил Корнилию преподобному голову. Корнилий взял свою голову в руки да и держит перед собой. Царь от него прочь, а Корнилий преподобный за ним, а в руках все держит голову. Царь дальше, а Корнилий преподобный все за ним да за ним… (…) так царь ускакал из Корнилиевой крепости в чем был, все оставил: коляску, седло, ложки… кошелек с деньгами забыл. Так испугамшись был… После того под Опсков и не ездил.

Собрались все российские бояра в каменной Москве и советуют о том, как будем царя выбирать. И удумали бояра выбирать его таким положением: есть у Троицы у Сергия над воротами Спаситель и перед ним лампада; будем все проезжать чрез эти ворота, и от кого загорится свеча пред лампадой, тому и быть царем на Москве над всей землей. Так и утвердили это слово. По первый день с самых высоких рук пущать людей в ворота, по другой — середнего сорту людей, а по третий и самого низкого звания. Пред кем загорится лампада против Спасителя, тому и царить на Москве.

И вот назначен день для вышних людей ехать к Троице: едет один барин с кучером своим Борисом.

— Если я, — говорит, — буду царем, тебя сделаю правою рукою — первеющим человеком, а ты, Борис, если будешь царем, куда ты меня положишь?