Неонила Криничная - Легенды. Предания. Бывальщины

Подходит третья осень. Только заходит в тайгу — снова погода! Но! День, два, три, неделя! «Эх, погодка ты погодка! Докуда ты будешь дуть, — говорит. — Я тебя сейчас проучу!»

Снимает ружье — бах! В погоде стон пошел. Ага! — думает, мне то и надо. А погода тише, тише, и стон этот скрался. Ясное небо стало. «Эх, надо было мне сначала это дело провернуть!»

А время было уже в под вечер. Приходит в зимовье, сварил ужин, разувается, ложится спать. Слышит: бряк, бряк, бряк! Чо это такое? Потом слышит: «Тпру-у-у!» Потом: стук, стук, стук!

— Хозяин, можно, нет зайти?

— Пожалуйста, входите. А кто вы такие будете?

— Да кто такие? Охотники, как и вы! Ты вот нашего охотника подстрелил, собирайся теперь на суд. Да ты не бойся — ничо тебе не будет, а ему еще дадут нотацию, этому охотнику.

Старик давай обуваться, собираться. Выходят, садятся в глухую повозку. Поехали — только горы мелькают.

Приехали. Идет ихний суд, лесовой.

— Ну-ка, расскажи, в чем дело? Зачем ты нашего охотника подстрелил?

— А вот еще в третьем годе я ходил, все время пурга была. Как нарочно! Хоть один день был бы хорошим! Я проходил так и с простым варежкам домой вышел.

На другую осень снова пошел, думал, может, на другую осень добрая погода будет. И на каждый день снова идет все погода. Опеть я с простым варежкам выхожу. Все остальные добывают как добрые охотники, а я с пустым варежкам. Хоть бы нарочно какая белочка была бы. Ну, чо сделаешь? Решился — попытаю третью осень. Ничо не выйдет — бросаю этот лес и больше и заходить не буду туда. И вот целую неделю проходил впустую. Меня вынудило, снимаю ружье и бах — в погоду. Слышу стон, и погода стихла. Думаю: давно бы мне надо было это дело провернуть. Прихожу в зимовье, чай сварил, попил, лег спать. Слышу — колокольцы: бряк, бряк, бряк. Думаю: так чо-нибудь, в ушах, может, шумит? Слышу — кони: топ, топ, топ. Потом «Тпру!» — у дверей. Потом подходит: стук, стук, стук. И вот я здесь и вам словами объясняю.

— Садитесь. Ну, а теперь вы, охотник, из-за чего это все ему натворили.

— Дак чо? Так и так.

— Так не так, а отвечай так, как надо. Арапы тут наши глаза не замазывай. Ты каждый день ему солишь. А зачем ты ему солишь? Ему пушнину надо, а ты ему не даешь ничего. За твою ахинею ты ему поплатишься соболями, лисицами, горностаем и белочкой. А вы, дед, можете свободным быть.

Как приедешь, вырубай прут подлинней, открывай боковушку и вставай за дверью. А мы погоним тебе зверей. Один за одним звери пойдут. Первым табуном пройдут белки, вторым пойдут горностаи, третьим — соболя, потом лисицы пойдут. Сколько ты сможешь хлыстать прутом, кого хлыстнешь — останется твой. Кого не успеешь — уйдет.

Ладно. Приехал в зимовье, уже развянуло. Раскрывает боковушку, приготовил кнут и давай хлыстать. Хлыстал, хлыстал. Сколько-то нахлыстал белки, горностаев, соболей, лисиц — набил кучу подходящую.

Слышит голос:

— Ну, чо? Хватит?

— Хва-атит.

— Смотри, не обижайся. Пушнину эту отвезешь, высушишь. И больше тебе в этом лесе делать нечего! И не заходи. Твоей белочки больше здесь нет. А если зайдешь, так и останешься навечно в этом лесе.

— Ладно, — говорит, — мне и этого навеки хватит.

Вот они уехали, он давай снимать эту пушнину. Снимать, сушить ее. Вытаскал ее до дому, манатки свои собрал кое-какие.

— Ну, до свиданья, — говорит, — лесочек. Больше я не приду сюда!

Потом он набрал вина, меня созвал, мы с ним выпили. А на дворе у него стоял колодец, там рыба елец, — и моей были конец!

В одно время охотник вышел на охоту. Ходил он целый день и не мог сыскать ни одновой птицы, а также и зверя. На закате солнца увидел на елке белку. Когда он зарядил ружье с медной пуговицей, выстрелил в нее, то вместо белки послышался человечий голос. Охотник сдогадался, что это дело не лагдно выйдет, и поспешил на ночлег в срубленную им в лесу избу. Мечтает то, что в виду белки окажется нечистый дух. Поспешил поужинать, снарядил чурбан в свою одежу, уложил его на лавку, а сам с заряженным медной пуговицей ружьем лег под лавку и стал ожидать чего-то.

Минут так через десять является из лесу большого роста человек с длинной рогатиной. Открыл дверь избы и ударил рогатиной наряженный охотником чурбан с приговором: «Вот тебе за давешнее!» Охотник долго не думал, произвел в его выстрел со словами: «Вот тебе и за теперешнее».

После этого пошел по лесу сильный крик и собралось несколько таких человек и стали говорить что-то не по-нашему. Охотник понял то, что как будто бы он остается не виновен. Видно было, что это говорил ихний набольший. И еще он проговорил, призвал к себе охотника из избы и сказал ему, что «спи, мужичок, спокойно». А им начал говорить на русском языке, что «я не для того распустил вас по лесу, чтобы смущать, которые нам неприкосны, а только тех, которые боле веруют в нас». Охотник после этого вернулся домой и рассказал про свое событие, что с ним случилось в лесу, и через неделю помер.

У нас будто в Чаваньге было, давно.

Раньше ведь в деревне были мешочны зыбки: лучки загнут, мешочек вошьют да и робенка повалят.

Сенокос пришел, робенка оставить не с кем было. Пошли и робенка с собой взяли, а сенокос-то близко был, полтора километра, прислоны называются. А теперь поля разведёны там. Привязали к лесины, сами косить стали. Заревет — так мать пососит да покачает, и опять косят.

Вот до вечера докосили, она и говорит мужику:

— Я пойду за коровами (они в лесу были), а ты у меня робенка не забудь, неси, — говорит.

Ну, а мужик покосил, покосил. Робенок спит. Он и позабыл его в лесе, и оставил у лесинки. Прибежала женка с коровами.

— Где робенок?

— Ой, забыл!

Она и побежала. Так бежала, что гора перва, потом мох, потом осота (которой косили). Видит: человек сидит, зыбку качает. Так зыбку качает — во все стороны ходит. Она и забоялась пойти. И говорит:

— Если дедушко качаешь, будь мне-ка отец родной, а если бабушка качаешь, дак будь мамушка мне!

А он все качает, приговаривает:

— Мать тебя оставила, отец позабыл!

А она все стоит, он не отвечает ей ничего.

— А если, — говорит, — в средних годах мужичок, дак будь мне-ка брателко, а если молода женщина, будь мне молодица.

А он все качает, приговаривает.

— А если, — говорит, — молода девица, будь мне-ка сестрица, а молодой молодец, будь мне-ка куманек!

Он говорит:

— Поди, возьми. А, куму нажил! Ха-ха-ха, куму нажил!

Она взяла робенка.

И с той поры у ей коровы никогда в лесе не спали. Как вечер заприходит, он все гонял их домой:

— Кумины коровы, подьте домой!

Коровы скачут, хвоста заворотят! Кто идет в сенокос, так слышит:

— Кумины коровы, подьте домой!

Это у нас в деревне будто было, в Чаваньге, там поля-то матерущи были.