Неонила Криничная - Легенды. Предания. Бывальщины

(Раньше-то верили: потому и «водило». А теперь ни во что не верят. И не «водит».)

У меня был батюшка, все рассказывал он про себя, про свои бывальщины, что у него было, на веку происходило.

Вот: потерялась лошадь. И не одни сутки найти ее не могли. Сходили к знатку-то. Ему сказали:

— Иди, ищи лошадь.

— Ну, ладно…

— Надо выйти сперва за деревню да переодеться, на левую сторону вывернуть белье.

Он так и сделал и пошел.

Попадает старик навстречу, седатый, с батожком.

— Дедушко, не видал лошади?

— Видал, видал. Иди, — говорит, — лошадь стоит там у большой березы, на межине.

И я пошел, говорит, лошадь стоит. Траву выгрызла всю до земли. И такая, — ну, выголодалася вся, — шатается даже.

Нашел лошадь.

Одна женщина ходила искать коров в лес ночью. Видит: сидит на осиновом пне женщина, волосы длинные, да и говорит:

— Чего ты ходишь?

— Ищу коров.

— Да вона твои коровы!..

Посмотрела — а они тут и ходят. Так и нашла.

Это будто лешачиха сидела сама.

Так уж чушь это: видела б она лешачиху, так уж, наверно, померла.

Батюшка еще тогда был подростком. Пошел за рыжиками. Ну, и шел-шел. Правда, ушел далеко, на Ильинщину, как у нас раньше говорили. Ильинщина — тако место называлось.

Ну вот, говорит, встретил дядя такой, из другой деревни, из Поздышева. Покурили вместях, посидели на бревнышке.

— Пойдем, — говорит, — со мной.

Ну, пошли, говорит, рыжиков насобирали.

— Ну, пойдем, — говорит, — домой теперь.

Ну, и пошли. Он идет впереди, а я сзади. Шел-шел по тропинке и не знаю, куда он меня ведет. Еще подумал: «Куда он меня ведет? По какой тропинке? Я по той не ходил за рыжиками». А иду вслед. А он расхохотался впереди и потерялся.

А я, говорит, глаза открыл — стою в воде. А у нас как раз дом был на самом берегу, через озеро. Взглянул: да тут наша баня да и наш дом. Куда же он меня привел? Да я вернулся из воды да кругом такой мыс обошел, домой пришел, дак вот так дрожу весь — перепугался.

Была тетка Уля: всё Улина да Улина. Да тетка-то видит, что-то не спроста.

— Да что ты, Иванушко, что с тобой?

Взяла, меня повалила и скатертью накрыла. Что там она делала, не знаю. Я полежал да уснул. Проспался, встал.

— Ты смотри-ко, Иванушко, каких рыжиков ты принес.

— Каких?

Поглядел, а в корзине навоз коневий.

А потом Яша был Штормин. Вот со Столбов его едва сняли. Вот ушел по грибы и потерялся. Вот потерялся, потерялся… Вот его искали, искали… И вот че-то на четвертый или пятый день обнаружили, нашли вот, на Столбах, на скале. Сидит наверху. Как он туды?! Вот. Но тот опеть так рассказывал:

…Попал, гыт, мне дед какой-то, дед, дескать, повел меня.

— Пойдем, я вот те натакаю грибы…

И вот, гыт, шел, шел я с ем. И он завел его на эту скалу, как-то залез он с ем, с этим дедом! И вот потом, грит, вдруг этого деда не стало. Я, гыт, гляжу: кругом скала. Никак слезти-то не могу с этой со скалы. И вот его на пяты сутки сняли. Тоже облавы делали, но и это было: в трубу — в цело — ревели, значит, его, и вот потом нашли его. Нашли, дак ить едва сняли его оттуда с этой скалы! (…) Пол-обчества выходили снимать его.

А у меня хозяйка (была она еще девушкой, в залесье жила) поехала на пожню. Да и говорит сестрам:

— Вы идите прямо, а я объеду, кругом поеду.

Смотрит: впереди старик (на вид Пеша Колобок, старикашка маленький был у нас).

— Давай, — говорит, — поезжай за мной.

Он дальше и дальше, меж елок — и с телегой. А она подумала:

— Нет, тут некуда мне дальше ехать.

Осинья поперек лежат. Он меж елок увертывается.

Она повернулась — да и обратно.

Сестры спрашивают ее:

— Ты почему так долго?

— А леший водил меня.

Так это леший водил ее.

(…) Это дело было зимой, в декабре. Шел мелкий снежок. Настроение у меня было плохое, и не знаю, что тогда со мною было: то ли сон это был, то ли голова помутнела, не то шибашка меня схватила. Но только была со мной одна история: выпить хотелось с горя, но не на что. Вышел я за ворота и поглядываю во все стороны, а сам про себя подумал: хоть бы какой леший меня в гости позвал. Не успел я одуматься от своих мыслей, как передо мной вырос сосед Марк. Стоит, хохочет своим густым басом. Ростом он был высокий, в плечах — косая сажень, волосом черен, а глаза такие большие да черные, крещеному смотреть в них страшно. И говорит мне:

— Чего, Афанасий, задумался?

— Как мне не думать? Денег нет, ребят полон дом, все жрать просят. Зима идет, ни обуть, ни одеть. Да хоть бы с горя выпить где…

Усмехнулся Марк и говорит:

— Не горюй. Хочешь, пойдем к куму в гости? Он у меня страсть какой богатый. Если хочешь, он в вине может тебя выкупать.

Подумал, подумал я и дал свое согласие. Марк мне говорит только:

— Закрой глаза, да поплотнее.

Закрыл я глаза и почувствовал, что он мне их как будто чем-то ослепил, а потом почудилось мне, что я не иду, а по воздуху лечу, больно уж легко ноги передвигались. Долго ли, коротко ли мы так шагали, и вдруг я почувствовал у себя под ногой твердую почву — землю-матушку. Открыл я глаза, смотрю: передо мной стоит изба из толстых бревен, но больше всего похожа на куренный балаган. А кругом лес дремучий-предремучий, смотришь в него, и тебе кажется, что в этом лесу непросветная ночь, а деревья шепчутся.

(…) Зашли мы в избу. Из стены в стену широкие лавки, в углу — стол. На одной из лавок лежит мужчина еще выше Марка и в плечах шире, огромный рот, а изо рта торчат белые крупные зубы. Бородатый, бровастый, а глаза… больно уж жутко было смотреть в них. На самом — домотканая пестрядинная рубаха, на ногах — лапти. Ну, думаю, вот тебе так лапотцы, что тебе корзинка из-под рубах.

Соскочил со скамейки, со смехом приветствует нас:

— Кум пришел да и товарища привел!

И вышел за дверь, да как свистнет, аж у меня от этого свиста уши оглохли, коленки задрожали (…)

Входит хозяин и несет три четверти кумышки, разную закуску. Смотрю: посуда вся берестяная, да так хорошо сделана, просто загляденье. Засмотрелся я на кружечку, а хозяин смекнул, что мне кружечка понравилась, и говорит:

— Вот домой пойдешь и в подарок для памяти эту кружечку прихвати. Выпить захочешь, меня помяни, и она наполнится этим зельем. А ты пей, Афанасий, не робей, не бойся, тебя твой товарищ еще не продал. Хорошим ты ему помощником будешь. Дай только ему согласие.

И положил мне на плечо свою руку. Я так и прижался к столу от его руки. Тут-то я окончательно убедился, у кого я в гостях.

(…) Долго ли, мало ли мы пировали, но я уже начал скучать по дому. Ну, думаю, попадет мне от своей Парашки. Стал просить Марка отправить меня домой, а он — ни в какую. Думаю, кай мне от этих нехристей избавиться. Начал про себя молитвы читать, а Марка стал уговаривать: