Неонила Криничная - Легенды. Предания. Бывальщины

И наконец, предания о Емельяне Пугачеве (1740 или 1742–1775), донском казаке, земляке-одностаничнике, продолжателе дела Степана Разина, возглавившем крестьянскую войну 1773–1775 годов.

Вождь народного восстания предстает в преданиях (как то было и в реальности) Петром III, спасшимся от злой жены, вернувшим себе царский престол («О Пугачеве»). В преданиях выражена и социальная сущность борьбы. Для обездоленных Пугачев — «кормилец», «благодетель», «батюшка» («Пугачев в станице Татищевской»), в то время как для помещицы Салтыковой, погубившей, по документальным сведениям, более ста своих крепостных, он грозен даже посаженный в клетку («Пугач и Салтычиха»).

В дальнейшем повествование о ярких личностях, оставивших след в памяти народной, связано с декабристами и революционерами-демократами, — этими заступниками народными, сибирскими узниками, каторжными. Предания о них, хотя и наполненные некоторыми историческими и географическими реалиями, все же выдержаны преимущественно в традиции бытовой сказки, и прежде всего сказки-анекдота.

Независимо от имеющейся в них доли вымысла, предания с художественной достоверностью отражают сущность событий, восприятие их современниками, оценку, данную потомками. Вот почему можно с полным правом утверждать вслед за поэтом древности:

Таким образом, миф о предке-родоначальнике в предании под воздействием нарастающего исторического сознания народа трансформировался в конкретные сюжеты, которые отражают социально-общественную деятельность человека.

И этот же миф, обращенный другой своей гранью к природе, получил развитие в ином жанре фольклора — в быличке и бывальщине. В этих произведениях запечатлелись языческие верования, некогда присущие древнему человеку. В быличке повествуется о случае, происшедшем с самим рассказчиком. В бывальщине — пересказ того, что было с кем-то другим.

Для нас былички и бывальщины, равно как и псевдобылички, развенчивающие веру в сверхъестественное, не реликт былых заблуждений. Это остросюжетные, высокохудожественные произведения, достигающие совершенства в передаче психологического состояния героев — зачастую через мастерски построенные диалоги, через емкие описания близкой, но остающейся непостижимой природы родного края. Эти краткие повествования о народной жизни подчас воспринимаются как поэмы в миниатюре, как баллады в прозе. Так увидеть жизнь может только народ-художник.

Все стихии природы наделены духами — «хозяевами». Вот леший. Он, хозяин лесных зверей, может даровать охотнику добычу или отнять ее. Леший «водит» человека по лесу, иной раз даже губит его. И он же склоняется доброй нянюшкой над оставленным окрай лесной пожни ребенком («Леший-кум»). Не лишен хозяин лесной стихии и человеческих слабостей: он и картежник, и мимо кабака не пройдет. Расставивши ноги по обоим берегам реки, он пытается «попугать» рыбака — и разражается хохотом от мужицкой шутки, отпущенной не растерявшимся крестьянином («Леший и рыбак»).

Таковы же по своему характеру и «хозяева» других природных стихий: горной, водной, огненной. Некогда их было больше. По мере утраты веры в этих духов исчезали и связанные с ними былички, бывальщины.

А вот домашние «хозяева»: домовой, баенник, ригачник, овинник, гуменник, мельничник… У каждого свои владения, но сходные заботы и печали. Быт крестьянской семьи узнаваем в том таинственном, что происходит в подполе — обиталище домового («Свадьба в подполе»). В домовом, заплетающем лошадям косички, теплится любовь крестьянина к своей «животинке» («Малюхонький старичок»).

По мере развенчания языческих божеств происходит снижение их образов. Некогда почитаемые, но теперь переосмысленные, эти мифологические существа предстают подчас в качестве нечисти, чертей, враждебных человеку («Черти молоденькие»). Рассказ о заонежской крестьянке, что за руку вывела милого мужа из чертова царства, напоминает сюжет классического мифа об Орфее и Эвридике, о его путешествиях в загробный мир.

Наряду с духами-«хозяевами», связанными с природой и домом, в быличках фигурируют перевоплощающиеся персонажи — ведьмы, колдуны, покойники. Навеянные древними, зародившимися в первобытном обществе анимистическими представлениями, согласно которым у каждого живого существа и даже предмета есть душа, способная принимать новую форму или возвращаться в прежнее обличье, эти образы сохранились в быличках до наших дней. Однако не чудеса, а земные человеческие чувства привлекают к ним внимание. Вот быличка «Жена из могилы». Ее с полным правом можно назвать поэмой о любви, побеждающей смерть.

Трепетным девичьим чувством, сродни тому, которое живет в народной лирической песне, пронизаны былички о гадании. И если даже «увиденный» тогда суженый в реальной жизни так и не появится, светлое воспоминание об этом бережно хранится всю жизнь («Букет цветов двенадцати сортов»).

Рядом с демонологическими рассказами, вырастающими, как мы видели, из давних языческих представлений, в фольклорной традиции мирно уживается легенда. Персонажи ее вызваны к жизни христианским вероучением. Это Христос, Богородица, апостолы и пророки, святые и странники. Вместе с тем и в легенде продолжает жизнь все та же быличка, осколок мифологических представлений. Правда, иногда даже в рамках одного произведения традиционный персонаж легенды — обычно Николай-чудотворец — вступает в конфликт с традиционным же персонажем былички (например, лешим), защищая от него жертву проклятия. Но чаще они полностью заменяют друг друга. В быличке «Про Егория Храброго» святой — хозяин зверей, как и леший. А Николай-чудотворец так же хранит порядок на «море-океане», как и водяной на своем заросшем травой лесном озерке. Параскева Пятница в праведном гневе на дремлющую за прялкой бабу не уступит ни «запечельной» Маре, ни домовому.

Правда, легенда в большей степени, чем быличка, касается общественного устройства, социальной справедливости, ее нравственно-этических норм. Суть легенды как фольклорного жанра — в утверждении законов народной традиционной морали. Причем независимо от того, совпадают они с постулатами христианского учения или расходятся с ними.

Ознакомившись с историей и верованиями своего народа, отраженными в фольклоре, мы глубоко и благодарно ощущаем «свою историческую преемственность в потоке чередующихся времен». Возможно, что «из чувства этого и вызревает главный гормон общественного бытия — вера в свое национальное бессмертие».[Леонов Л. М. Раздумья у старого камня// Роман-газета. 1987. № 13. С. 3.]