И. Кон - Секс и эротика в русской традиционной культуре

Отсутствие долговременной исследовательской традиции, нехватка источников (которых даже чисто количественно сохранилось меньше, чем в Западной Европе) создают несомненные сложности в разработке проблем истории сексуальной этики в контексте изучения быта и повседневности в России. Исследователь принужден оперировать лишь косвенными свидетельствами, становясь, — если воспользоваться сравнением одного из мировых авторитетов в исследовании истории повседневности, французского исследователя Ж. Дюби, — «искателем жемчуга, пытливейшим охотником за конкретными, мельчайшими деталями». [51] Duby G. Le patron d'un grand atelier //Le Monde. 14.12.1979. P. 23. Из этих-то разрозненных деталей и приходится составлять более или менее цельную картину.

Сексуальное поведение древних русов, все их изменчивые переживания, оценки, восприятия (все то, что относят к ментальности — неотрефлексированным сознанием жизненным установкам, характеризующим поведение представителей разных этносов и социальных групп, в том числе женщин), как и вся их частная, домашняя жизнь и повседневный быт в целом, определялись в X–XVII вв. двумя главными доминантами. Одной из них были сложившиеся традиции, ритуалы и обычаи, связанные с воспроизводством себе подобных. Другой с крещением Руси в 988 г. стала этическая система православия, проводники и проповедники которой неустанно боролись за то, чтобы все вопросы, связанные с заключением брака, а также с сексуальными контактами вне его, регулировались лишь нормами церковного права и постулатами православных дидактических сборников.

Сосуществование двух доминант было далеко не идиллическим. Целью православных идеологов было скорейшее «единовластие» — то есть утверждение христианских этических норм, однако искоренение языческой свободы и раскрепощенности (особенно ярко заметных в сексуальных отношениях) происходило отнюдь не столь легко и просто, как того бы хотелось инициаторам культурного броска из варварства в цивилизацию.

Едва ли не первой задачей в регуляции сексуального поведения древнерусской паствы было утверждение венчального брака вместо «поиманий» и «умыканий». Характерной чертой их на Руси с древнейших времен было согласование данных актов с похищаемой («с нею же кто съвещашеся…») [52] ПВЛ. C. 14. — свидетельство проявления частных, индивидуальных интересов женщины в вопросе о выборе сексуального (брачного) партнера.

Вопрос о сохранении этой «традиции» (права женщины «съвещаться») — сложнее. Как и в Западной Европе, где в сборниках исповедных вопросов (пенитенциалиях) IX в. еще упоминаются казусы умыкания по согласованию с невестой, [53] Блонин В. A. К изучению брачно-семейных представлений во Франкском обществе VIII–IX вв. // Историческая демография докапиталистических обществ Западной Европы. М., 1988. С. 78–79. в российских епитимийных сборниках умыкание по согласованию встречается примерно до XIII в. В поздних церковных руководствах для священнослужителей такие сведения редки. Впрочем, в одном из требников XV — начала XVI в., среди поучений священнослужителям, имелся запрет венчать жен, «въсхыщеных от нецих» и «восхотевших» «с въсхытившими брак творити» — косвенное свидетельство того, что заключение браков через похищение все еще оставалось «в поле зрения» духовных отцов. [54] Требник XV–XVI вв. // HM. SMS. № 378. Л. 157 п. Скорее всего, умыкание девушек с их согласия сохранилось как брачный ритуал прежде всего в среде «простецов», особенно в северных и зауральских землях, где в крестьянской среде, как доказали исследователи, и в XIX в. браки-«убегом» были частым явлением. [55] Миненко Н. А. Русская крестьянская семья в Западной Сибири (XVIII — первой половине XIX в.). Новосибирск. 1979. С. 202–225. Долговременность существования традиции похищения женщины с ее согласия — яркий пример живучести брака по любви, заключения его на основании личной, в том числе сексуальной, склонности и предпочтительности.

Как о том говорят тексты епитимийников (сборников исповедных вопросов с указанием величины и длительности церковного наказания, епитимьи), похищения и «умыкания» предпринимались не только с целью заключения брака и далеко не всегда заканчивались им. Не случайно похищение девушки приравнивалось и в Древней Руси, и позже к принуждению к вступлению в половой контакт, к «осилию», «осквернению» [56] ПРП. Вып. I. С. 259; Вып. II. С. 125, 136 и др. и наказывалось как блуд. Термин этот был очень многозначен. В частности, его употребляли, говоря о сексуальных отношениях незамужней и неженатого и вообще о многих видах воспрещенных сексуальных действий («творить блуд созади», «творить блуд во сне», «блудить в собе»). [57] Cм. подробнее: Успенский Б. А. Мифологический аспект русской экспрессивной фразеологии // Studia Slavica. 1983. № 29. S. 33–69; 1987. T. 33. S. 37–76; Ефремова Н. Как любили наши предки // Эрос. 1991. № 1. С. 15; Costlow]., Sandler St., VowlesJ. (eds). Sexuality and Body in Russian Culture. Symposium in Amherst. Stanford, 1993. P. 44. Термин «блудить» в значении «распутничать» прочно закрепился в нормативной лексике светских и церковных источников примерно с XI в. [58] «Блудити кого-[либо], — объяснял И. И. Срезневский, — «заводить его не туда», приводя примеры однокоренных слов «заблуждение», «заблудиться» ( Срезневский И. И. Материалы для словаря древнерусского языка. T. I. СПб., 1912. Стб. 118); В. И. Даль обращал внимание на двоякое значение слова в XIX в., полагая, что «блуд» в народном значении есть «уклонение от прямого пути», а в «книж. — церк.» — «незаконное безбрачное сожительство» (Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. T. I. М., 1953. С. 99); С. И. Ожегов в объяснении термина категоричен — «Блуд (устар.) — половое распутство» (Ожегов С. И. Словарь русского языка. М., 1973. С. 51).

«Тайнопоиманье» и «умыканье» девушек зачастую совершалось отнюдь не втихую и не ночью (как, например, у кавказских народов), а на многолюдных весенне-летних празднествах, устраивавшихся, как правило, «у воды» — прудов, озер, рек. Эти празднества — игрища — содержали и в эпоху повсеместного распространения христианских аскетических запретов (XVI–XVII вв.), а тем более ранее, немало оргиастических элементов: «Егда бо придет самый тот праздник, мало не весь град возьмется в бубны и в сопели… И всякими неподобными играми сотонинскими плесканием и плесанием. Женам же и девкам — главам накивание и устам их неприязнен клич, всескверные песни, хрептом их вихляние, ногам их скакание и топтание. Тут же есть мужем и отроком великое падение на женское и девичье шатание. Тако же и женам мужатым беззаконное осквернение тут же…» [59] Послание игумена Панфила о купальской ночи // РО РНБ. Погод. 1571. Л. 240–240 об.