И. Кон - Секс и эротика в русской традиционной культуре

Разумеется, в ранние эпохи отношение к добрачным сексуальным связям девушек было в народе не менее, а куда более терпимым. Это следует принять во внимание при определении уровня брачности в допетровской России. По отношению к X–XVII вв. он, несомненно, должен был превышать реальное количество церковных браков — тем более что они стали регулярно фиксироваться в церковных метрических книгах лишь после указа 1667 г., причем не сразу и поначалу со стороны священнослужителей очень неаккуратно и неохотно. [69] Дополнения к Актам историческим, собранным и изданным Археографической комиссией. T. V. СПб., 1875. № 102. Хотя добрачные (точнее: «довенчальные») связи и возникавшие на их основе половые союзы были недолговечны и непрочны, тем не менее они являлись немаловажным фактором, определявшим избыточные воспроизводственные возможности того времени.

Еще одним аргументом в пользу высокого уровня брачности в допетровской России является возраст начала половой жизни и, следовательно, детородного периода у женщин. Было бы ошибочным определять его лишь по возрасту невесты на момент венчания. Правовая норма православного канонического права, определявшая предельно минимальный возраст первого брака для женщин, менялась несколько раз, но в XV–XVII вв. совершеннолетием «женщины» считались 12 лет. [70] Послание митрополита Фотия XV в. // РИБ. С. 275, 284, 918–919. Разумеется, это не означало, что все или даже большинство невест в Древней Руси и Московии вступали в брак в столь раннем возрасте. Низкий брачный возраст наблюдался прежде всего в среде князей и бояр, где — преследуя политические цели — могли выдать замуж совсем маленькую девочку («младу сущу, осьми лет»), «оженить» подростка (будущий царь всея Руси Иван III был «опутан красною девицею» пяти лет от роду). Дети в этом случае отдавались на руки «кормильцам» — воспитателям в новых семьях и до достижения половой зрелости супружеской жизнью не жили. [71] ПСРЛ. T. II. СПб., 1908. Под 1187 г. С. 136; Инока Фомы слово похвальное. Публ. и подгот. текста Η. П. Лихачева. СПб., 1908. С. 37–38, 46, 51; Стоглав. 1551 г. // РЗ. Т. 2. С. 344–349. «Достаточно яблока и немного сахару, чтобы она оставалась спокойной» — так записал об одной невесте, дочери старицкого князя Владимира Андреевича Марии, девочкой выданной замуж за 23-летнего герцога Магнуса Г. фон Штадена в середине XVI в. См.: Штаден Генрих. О Москве Ивана Грозного. Записки немца опричника. М., 1925. С. 164; низкий брачный возраст для женщин сохранялся в российском законодательстве и в XVIII–XIX вв., в отличие от европейской брачной модели. См.: Hajnal J. European Marriage Patterns in Perspective // Population in History. Ed. by D. V. Class, D. E. S. Eversley. London, 1965. P. 101–143.

У «простецов» возраст вступления в первый брак был, надо полагать, несколько выше, чем у представителей привилегированных сословий. Нелегкие обязанности хозяйки дома в крестьянской семье, вынужденной на равных помогать супругу в работе в поле и на огороде, ходить за скотом, могли выполнять лишь физически крепкие девушки, вполне готовые стать женщинами. Поэтому в крестьянских семьях долгое время существовал обычай отдавать девиц замуж отнюдь не в отрочестве. Однако стремление родителей следовать православной заповеди сохранения невинности до брака постепенно сделало ранние браки женщин в среде «простецов» обычным явлением. Во всяком случае, в XIX в. 12–13-летние невесты-крестьянки не были редкостью («а было мне тринадцать лет», — признавалась пушкинской Татьяне ее няня, крепостная, выданная замуж по воле родителей и «не слыхавшая», по ее словам, «в те годы про любовь»). Физически такие невесты, разумеется, были незрелы. [72] Земские врачи конца XIX в. отмечали, что у 10–17 % крестьянских девушек, вступивших в брак, не было даже менструаций. См.: Славянский К. Ф. К учению о физиологических проявлениях половой жизни женщины-крестьянки // Здоровье. СПб., 1874/1875. № 10. С. 214. См. также: Миронов Б. Н. Традиционное демографическое поведение крестьян в XIX- начале XX в. // Брачность, рождаемость, смертность в России и СССР. М., 1977. С. 83–105.

Знаток древнерусского быта Б. А. Романов справедливо видел в ранних браках «противоблудное средство». [73] Романов Б. А. Люди и нравы Древней Руси. М.; Л., 1966. С. 189. Действительно, православные нормы были выработаны в ответ на реально сложившуюся ситуацию — распространенность сравнительно ранних половых связей, которые требовалось «оформить». Возможность «растления девства» «по небрежению», «оже лазят дети [друг на друга или «в собя»] несмысляче», была и в Древней Руси, и позже достаточно распространенной. Во всяком случае, вопрос о том, как наказывать родителей за подобные проступки детей, был поставлен в одном из самых ранних покаянных сборников. [74] «Мужьску полу нету беды до 10 лет. — А девице? — О том и не спрашивай, легко ее испортить». — См.: РИБ. С. 35. Ст. 49. В XV–XVI вв. церковный закон всю вину за добрачный секс возлагал на растлителя: «Аще кто прежде брака [в] тайне или нужою растлит жену и потом законным браком съчетается с ею — блудника познает запрещения: 4 лета едино убо у дверей церковных да плачется». [75] Требник XV–XVI вв. // HM. SMS. № 378. Л. 158 л.

Вопрос о неискоренимости блуда , а так духовные отцы готовы были именовать чуть ли не все виды сексуальных прегрешений в древней и средневековой России, сильно занимал идеологов христианской нравственности. «Едино есть бедно избыти в человецех — хотения женьска», — сетовал в связи с рассуждениями о блуде компилятор дидактического сборника «Пчела». [76] Пчела XIV–XV вв. // РГАДА. Ф. 180. № 658/1170. Л. 212 об. Отчаявшись победить это «хотение», проводники и проповедники идеи целомудрия направляли все усилия на то, чтобы ограничить, а по возможности воспретить распространение «бацилл аморальности» прежде всего среди холостого населения, причем не только юного, но и вполне зрелого, включая вдов и вдовцов. В связи с этой задачей в лексике составителей дидактических сборников примерно с XII в. появляется различие между блудом (добрачным сексом, связью холостых, различными девиантами в общепринятой сексуальной ориентации) и прелюбодеянием (супружескими изменами, нарушением обета верности мужа и жены друг другу (так называемой седьмой заповеди), адюльтером прошедших через церковное венчание супругов). [77] «Аще убо муж отступив от жены к друзей придет, и ть прелюбедеец, и живущая с ним прелюбодеица» // РИБ. С. 36. Ст. 49.

Иногда слова блуд и прелюбодеяние использовались как синонимы, но полностью ими не стали. [78] Ожегов С. И. Словарь русского языка. М., 1973. С. 535. В современной инвективной лексике блядство как термин одинаково заменяет слова блуд и прелюбодеяние. В Древней же Руси термин блядня был синонимичен прелюбодеянию, родственный ему лексический термин блядство означал блуд, «половую невоздержанность» (И. И. Срезневский), [79] Срезневский И. И. Указ. соч. С. 122–123. а слово блядение использовалось главным образом как синоним пустословия, болтовни (ср.: нем. разг. «Bla-bla-bla» — болтовня), суесловия, вздорных речей. Ругательного оттенка все перечисленные слова в домосковское время не имели. Не имел его и термин блядь — синоним существительных «обманщик», «суеслов», «лжеучение», «вздор», «пустяки», «безумие», «ересь», «ложь». [80] Преображенский А. В. Вопрос о единогласном пении в XVII в. СПб., 1904. С. 63; Аввакум. Книга толкований и нравоучений // Памятники истории старообрядчества XVII в. Кн. 1(1). Л., 1927. Стб. 425. Пример тому — помимо уже известных [81] Успенский Б. А. Мифологический аспект. С. 33–69. — имеется и в новгородской грамоте на бересте № 531. Она описывает семейный конфликт, вызванный ростовщическими действиями некой Анны с дочерью, ринувшихся в опасные финансовые операции без ведома хозяина дома, своеземца Федора. Когда тайное стало явным, Федор в сердцах назвал «жену свою коровою, а дочь блядью» — то есть обманщицей, скрывшей, как выясняется далее по тексту документа, прибыль от своих ростовщических афер. [82] Янин В. Л. Новгородские грамоты на бересте. Из раскопок 1962–1976. М., 1978. С. 132–134.