И. Кон - Секс и эротика в русской традиционной культуре

Посещение «игрищ» нередко заканчивалось для женщин внебрачными сексуальными контактами (которые резко осуждало духовенство и к которым было в целом толерантно общественное мнение). [60] В отличие от, например, классической Греции, где на общественные празднества и игры могли ходить лишь незамужние женщины, «мужатицы» на Руси вполне могли принимать участие в игрищах. Закон оговаривал это лишь согласием их мужей. За нарушение же мужниного запрета бывать на языческих празднествах, за тайные посещения женщиной игрищ ее супругу предоставлялось право развода с обманщицей. См.: Устав князя Ярослава Владимировича. XII в. // ПРП. Вып. 1. С. 271. Ст. 53 (3–6). Для девушек же посещение публичных празднеств весьма часто приводило к «растлению девства». Последнее было особенно неприемлемо для ревнителей православной нравственности. При этом примерно с XV в. появилось дифференцированное наказание для тех, кто во время празднества совершил «блуд осильем» (изнасиловал девушку), и тех, кто пошел на грешное дело по согласованию с партнершей («аще сама изволиша», «аще мигала с ким впадь в блуд»). [61] Выделение предумышленных преступных актов из группы преступлений типа dehonestatio mulieris произошло не ранее конца XV в. До этого времени суровость наказания зависела только от социального ранга потерпевшей: «аже будет баба в золоте и мати — взяти 50 гривен», 5 гривен — «аже великих бояр дчи», 1 гривна за девушку из среды «меньших бояр». Социальное положение преступника при определении кары тоже поначалу в расчет не бралось. См.: ЖДР. С. 144–145; Устав кн. Ярослава Владимировича. XII в. //ПРП. Вып. I. С. 259–260; Смирнов С. И. Материалы для истории древнерусской покаянной дисциплины. М., 1913. С. 47. Ст. 52. и др.; Требник XV–XVI вв. // HM. SMS. № 378. Л. 167 п. В первом из двух случаев растлителю предлагали вступить с потерпевшей в брак («поять ю») и тем самым «смыть» позор с обесчещенной, которую именовали из-за случившегося «убогой». В случае отказа — виновнику грозили отлучением или по крайней мере епитимьей — 4-летним постом. Во втором случае духовные отцы рекомендовали ограничиться денежным штрафом в качестве моральной компенсации (правда, весьма значительным — третью имущества!). [62] Требник XVI в. // HM. SMS. № 171. Л. 263 л.; Требник XVI в. // HM. BNL. № 246. Л. 162 п.; Требник XV–XVI вв.// HM. SMS. № 378. Л. 148 п. Разрабатывая систему наказаний для совершивших преступления против нравственности, авторы пенитенциарных кодексов выдвинули в XV–XVI вв. особое наказание и для тех соблазнителей, которые добились согласия девушки на вступление в интимную связь «хытростью» — к коей ими относились «клятвы» и «обещани<���я>» (вступить в законный брак). Примечательно, что обманувший девушку приравнивался составителями законов к убийце («Хытростию растливший — аще бо уморивший, убийца есть»): ему назначалось 9 лет епитимьи. [63] Требник XV–XVI вв. // HM. SMS. № 378. Л. 153 л., 162 л., 175 п.

Изнасилование девушки, «блуд умолвкой», равно как более или менее продолжительная связь с незамужней молодой женщиной, считались в православной этике одним из наиболее серьезных нравственных преступлений, ибо невинная девушка стояла в православной «табели о рангах» неизмеримо выше не только «мужатицы», но и «чистой» (то есть не вышедшей второй раз замуж) вдовы. Но как относились к строгим церковным предписаниям те, для кого они предназначались? Прежде всего обращает на себя внимание сам факт сохранения исповедных вопросов, касающихся добрачных связей, в епитимийниках XVI–XVII вв. — молчаливое признание бессилия церкви в борьбе за их воспрещение.

Во-вторых, в вопросе о целомудрии православные проповедники оказались терпимее своих западных коллег (католиков): как ни осуждались в православии добрачные сексуальные связи, но отсутствие девственности не рассматривалось ими как препятствие к заключению брака, за исключением семей священников и великих князей (царей), долженствующих быть образцом для простых мирян. [64] РИБ. С. 46, 924 и др.; ЖДР. С. 224. Сн. 28; Описание России неизвестного англичанина XV в. // Сборник русского исторического общества. Т. 35. СПб., 1876. С. 186; Котошихин Г. О России в царствование Алексея Михайловича. СПб., 1906. С. 12. Широко известен введенный поначалу как ритуал во время царских свадеб, но постепенно проникший и в народные брачные празднества обычай «вскрывания почестности» невесты («Молодой объявлял родственникам супруги, как он нашел жену — невинною или нет. Выходит он из спальни с полным кубком вина, а в донышке кубка просверлено отверстие. Если полагает он, что нашел жену невинною, то залепляет то отверстие воском. В противном же случае молодой отнимает вдруг палец и проливает оттуда вино», — так описывал ритуал итальянский посол Барберини в XVI в.). [65] Барберини Р. Путешествие в Московию Рафаэля Барберини в 1565 г. // Сын Отечества. СПб., 1842. № 6/7. С. 46.

Тех, что согрешили до венчания, священники неизменно побуждали к супружеству и взимали лишь небольшой штраф с невесты или ее родителей, «аще замуж пошла нечиста» («аще хто хощет жену имети, юже прежде брака растлит, — да простится ему имети ю, за растление же — запрещение [причащаться] да примет на 4 лета»). [66] Требник XV–XVI вв. // НМ. SUS. № 378. Л. 158 п. Позже, в XVIII в., в крестьянской среде на «девичье баловство» тоже зачастую смотрели снисходительно, по принципу «грех девичий прикроется винчом» [венцом. — Н. П. ]. Очевидцы свидетельствовали, что очень многие из невест приживали «еще в девках» по 1–2, а то и по 3 ребенка, да еще от разных отцов. Нелегко, полагали крестьяне, уберечь «молодку» от греха, чтобы шла она «как из купели, так и под злат венец», — но это ничуть не мешало стремлению родителей следить за «почестностью» дочери до брака. Если накануне венчания обнаруживалось, что невеста утратила невинность, дело «не рассыхалось»: «вперед не узнато, а может издасса [окажется. — Н. П. ] лутше-лутшова», рассуждали крестьяне. [67] Смирнов А. Очерки семейных отношений по обычному праву русского народа. М., 1877. С. 97; Миненко Н. А. «Всепрелюбезная наша сожительница…» // Родина. 1994. № 7. С. 106; Ее же. Русская крестьянская семья в Западной Сибири (XVIII — первой половине XIX в.). С. 202–225. Длительно сохранявшаяся толерантность отношения к добрачным сексуальным связям в русской деревне была связана с традиционно сложившейся структурой ценностей, в которой семейной жизни уделялось одно из главных мест и в которой ценились в первую очередь хозяйственные навыки девушки, а не формальные признаки высокой нравственности (впрочем, уже в XIX в. положение изменилось, и церковный идеал нравственности постепенно превратился в народно-религиозный). [68] Громыко М. М. Мир русской деревни. М., 1991. С. 94–101 (о презрении к «девкам», растлившим девство).