Рэйчел Кейн - Принц Теней

Но слова Меркуцио, его предсмертный хрип не давали мне покоя, когда я вместе с членами своей семьи возвращался домой.

Проклятие на оба ваши дома.

Определенно его предупреждение начинало сбываться.

Я оставил дядю и тетю и отправился в свои покои, где Бальтазар уже ждал меня: кто нашел его и рассказал ему обо всех страшных событиях, я не знаю, но он к моему приходу уже приготовил ванну с горячей водой и сразу забрал мою пропитанную кровью одежду. Что с ней сделают – сожгут или почистят, – меня совершенно не волновало. Я медленно погрузился в горячую воду с невольным чувством благодарности и стал смывать с себя следы чужой смерти.

Я оставался в ванне, чувствуя, как расслабляются окаменевшие мышцы, пока не пришел Бальтазар с полотенцем в руках. Он вытирал меня сверху донизу мягкими, бережными движениями, а я словно вернулся в детство и снова стал маленьким мальчиком. Меня охватила странная апатия: мне хотелось лечь в постель и свернуться калачиком, и чтобы за мной ухаживали, пока не пройдет моя лихорадка, но эта лихорадка была холодной, не горячей, и я боялся, что пройдет она очень не скоро.

Внутри меня образовалась сосущая пустота – там, где раньше жило все, чем я дорожил и что составляло смысл моего существования. Я потерял Меркуцио, который одинаково ярко пылал и ненавистью, и любовью. И Ромео я тоже потерял – столь же горячего, как и Меркуцио, но хранившего в душе такую нежность, о которой Меркуцио и мечтать не мог. Мои братья по духу, пусть не по крови. И обоих больше нет, их обоих унес злой ветер разлуки.

Я никогда не чувствовал себя таким одиноким.

Бальтазар был чутким человеком – он ничего не говорил мне, только принес вина и усадил меня в кресло рядом с окном, где я мог сидеть и смотреть вниз на улицу. Но очень скоро я встал и закрыл ставни. Булыжная мостовая сияла под лучами солнца, которого Меркуцио никогда больше не увидит, – и это невозможно было смыть горячей водой в ванне. Вид серых камней Вероны навевал мне воспоминания о его смертельно-бледном лице и бескровных губах.

Я обессиленно закрыл глаза, а когда открыл их вновь – в комнате была моя мать.

Бальтазар, должно быть, принес ей кресло, потому что она сидела, как обычно, с прямой спиной, напротив меня, одетая в привычный траур с яркими всполохами золота на шее и запястьях. В домашней обстановке она позволила себе снять вуаль, а волосы ее были убраны в какую-то сложную прическу с бесконечным количеством косичек и узлов, над которой, должно быть, не один час трудились ее камеристки. Как всегда, лицо ее было почти бесстрастно, но все же на нем можно было рассмотреть следы тревоги, если присмотреться.

– Бенволио, – начала она.

– Матушка.

Мой тон явно демонстрировал, что я не расположен к беседе.

Но она не обратила на это внимания.

– Я сожалею о Меркуцио, – сказала она. – Он был хорошим другом, пусть иногда и слишком бесшабашным.

Я ждал. Она ведь пришла сюда не для того, чтобы выразить мне соболезнования.

После недолгого молчания она продолжила:

– Твой кузен Ромео изгнан из Вероны. Это не его вина – он поступил совершенно правильно, убив Тибальта и отомстив за смерть Меркуцио. Но теперь Монтекки остались без наследника, а значит – без будущего. Твой дядюшка должен назвать наследником тебя, Бенволио.

– Меня?!

Наверно, это было глупо, но я действительно был удивлен. Я никогда не думал об этом, а теперь, когда это случилось, страшно огорчился. Я никогда не хотел такой судьбы. Тем более такой ценой – ценой будущего Ромео.

– Дядя никогда не любил меня, матушка. Он никогда не сделает этого.

Я не стал добавлять «потому что я полукровка». Английская кровь, текущая в моих жилах, была причиной постоянного недоверия ко мне, хотя я выглядел и вел себя как истинный житель Вероны. На меня всегда смотрели и будут смотреть как на чужака, где бы я ни был: здесь или в лондонском доме моей матери.

– Он вынужден будет сделать это, – ответила она и посмотрела вниз, расправляя юбки. – Ты видел своего несчастного кузена после драки?

– Нет, он сбежал, как я и велел ему сделать, – сказал я. – Должен ли я найти его?

– Ни при каких обстоятельствах, ни под каким предлогом ты не должен иметь отношения к его неприятностям! Он оказал Монтекки услугу, в этом нет сомнения, но тебе надо быть очень осторожным, сын мой, чтобы не повторить его судьбу.

Эта фраза, как мне показалось, была заготовлена заранее: я ведь совершенно очевидно НЕ имел отношения к его неприятностям, значит, это было просто предостережение. Моя мать ничем не выдала этого – ни голосом, ни жестом, но что-то такое мелькнуло у нее в глазах, что мне стало ясно: она очень взволнована – взволнована тем, удастся ли ей донести до меня послание, которое, в этом не было сомнения, исходило не от нее. Она была только передатчиком, беспомощным посыльным.

Я почти видел, как у нее за спиной вырастает зловещая, неподвижная, несгибаемая, как сталь, тень бабушки.

Я кивнул в знак того, что понимаю, и мать встала, чтобы уходить. Она сделала шаг, потом остановилась и, не поворачиваясь, спросила:

– Ты сильно горюешь, сын мой?

– Разве это имеет значение? – ответил я вопросом на вопрос.

Она молча покачала головой, на щеках у нее выступил легкий румянец.

– Мне нравился этот мальчик, – проговорила мать. – В нем была любовь к жизни и врожденное изящество, что и тебе бы не помешало, я думаю. Надеюсь, он научил тебя этому хоть немного.

– Вы всегда учили меня быть сдержанным и осторожным, – заметил я. – И этот урок я усвоил прекрасно.

Она повернулась и внимательно посмотрела на меня, ее светло-зеленые глаза встретились с моими, более темными. Она все еще была прекрасна, моя мать, хотя ее красота была подобна картине, которая слишком долго находилась на ярком солнце. Я задумался о том, какие надежды, какие мечты питают ее жизнь. Она была слишком практична, чтобы тратить время на бесполезные мечтания.

– Тогда примени его на практике, – сказала она. – Тучи сгущаются, сын мой, тьма наступает. Я боюсь, что раз ответная кровь не пролилась, а наследник Монтекки жив, – теперь ты подвергаешься даже большему риску. Я боюсь за тебя.

– Это ваши чувства, матушка, или чувства бабушки?

Этот вопрос вызвал в ней взрыв негодования.

– Я пока еще твоя мать, Бенволио! Я имею право волноваться за свое дитя!

– Это не ответ.

Она послала мне долгий, многозначительный взгляд, который напомнил мне, что под этой сдержанной, спокойной оболочкой скрывается не менее горячее сердце, чем то, которое стучит у меня в груди.

– Я потеряла твоего отца в этой многолетней бесконечной войне. А теперь в ней стали жертвами твой кузен и твой друг. Если бы я не боялась за тебя – я была бы просто глупа.