Мэри Рено - Тесей. Царь должен умереть. Бык из моря (сборник)

Критяне бежали и выжили – чтобы увидеть руины гордого дворца Миноса, где они знали только тяжелый труд, не ведая уважения к себе. Только сейчас они увидели сломанные двери, раздавленные сундуки и шкафы, извергавшие из своих недр шелка и золотые предметы, накренившиеся кувшины с вином, ими же разбросанные со столов блюда, драгоценные кубки и ритоны, которые они наполняли и подносили – к чужим устам.

Теперь же они подбирались поближе, намереваясь стать наследниками Лабиринта. И как раз когда они добрались до верхней террасы, я высоко поднял воплощенную богиню.

Она стояла перед ними, напоминая о просьбах, исполненных царем Миносом, предсказаниях, подсластивших им горький хлеб надеждой и тайной: крохотная богиня-критяночка, которой устыдилась бы выносившая ее богиня любви. Она была их богиней, их опорой в величии Лабиринта. В ней воплотились любовь и душа старой веры; никто не стоял ближе к Матери Део, прижимающей мужей, словно высеченных подростков, к груди и утешающей их, запуганных гневом ее супруга. Ее называли пресвятой, чистейшей, хранительницей игры, а увидев, сразу вспоминали кощунство, учиненное на арене перед глазами воплощенной богини, – то самое, что пробудило дремавшего в недрах быка.

Словно ревущее море, они обступили нас. Критяне видели, кто поднял богиню, они вспомнили кольцо в гавани и услышанное от меня предупреждение, которое спасло всех. Кое-кто завел гименей, [99]выкрикивая и приплясывая. Но многие потрясали кулаками в сторону дворца, размахивали палками и камнями. Поток людских тел подхватил нас, над толпой пронесся клич: «Смерть Минотавру!» И сотни глоток ответили: «Смерть!»

Аминтор и Теламон встали возле меня, сомкнув руки за моей спиной. Вместе мы держали повелительницу над собой и не смели опустить ее в эту опасную для жизни толчею. Вспомнив рухнувшие помосты возле площадки для танца, я решил, что Астерион уже мертв – десять шансов против одного, – и задержка эта раздражала меня; я мечтал поскорее увести свой народ. И тут внезапно, будто вспыхнул ручей пролитого масла, я ощутил, как этот огонь перескочил с критян на моих танцоров. Искра его упала и в мою душу, вспыхнувшую, словно трут.

Каждый вспомнил о далеком родном доме; о том, как рыдали, расставаясь с нами, родители, о деве, за которой ухаживал, или о юноше, надеявшемся на брак, о заброшенном ремесле, отцовском земельном наделе, кое-кто поминал о былой славе. И еще о них – о родных краях, обычаях предков, с которыми нас разлучили, чтобы заставить плясать и гибнуть ради развлечения размалеванных обитателей Лабиринта. Вспомнили мы и о надменных посланцах, забиравших такую дань, нисколько не считаясь с нашим народом. Те же из нас, кто успел пропитаться духом игры до мозга костей, более всего думали о том, как Астерион торговал нашей кровью и нашей отвагой. В крепости пренебрегали даже богами, но мы явились сюда из таких мест, где богов почитают. Мы считались рабами, но оставались гордыми; мы – телята Посейдона, но не бессловесный скот для какого-то смертного.

Вопли критян покрыл пронзительный боевой клич амазонок. Рядом со мной рычали Аминтор и Менесфей, голоса их я помнил по Истму и мысу Соуний:

– Арес Эниалий! Эй-йа-йа-йа Эниалий! Хай-ай-ай, Тесей! Тесей! Тесей!

Запрокинув голову, я отвечал боевым кличем.

Мы двинулись быстрее. Я вспомнил, как нырял в мутные воды гавани, разыскивая кольцо посреди корабельного мусора. Вспомнил, что Астерион купил меня, как кусок конины, после того как я победил его как воин; вспомнил, как он выставлял меня на своих пирах – словно какую-то ученую собачку, как заставлял меня петь. И сказал себе: «Погоди, Минотавр. Не смей умирать прежде, чем я приду за тобой. Дождись паренька в кожаных штанах, деревенщину, прыгуна, способного лишь скакать через быка и крутить сальто! Арес, взывающий к битве, Отец Посейдон, пусть он дождется меня».

Я ощущал, как вцепились в мои волосы пальцы Ариадны, уносившейся на наших руках все дальше. Наконец нам попались носилки, она перешла на них, и за шесты взялись критяне. Ариадна поднялась над толпой, я смотрел ей в лицо – нет ли в нем испуга; но она просто склонилась вперед, взявшись за подлокотники кресла, и, приоткрыв губы, впитывала дующий в лицо ветер.

Впереди вдруг взревело, будто весенний паводок понес со склонов снега, но только поток этот устремился к небу, а вместо струй были языки пламени: огонь добрался до масляных кладовых. Дуновение ветра пригнуло пламя к земле и повлекло языки на север. Чудовищный факел солнечным светом осветил крепость, и я заметил, что одна ее часть уцелела. Это было западное крыло, где главная лестница спускалась к святилищу и белому престолу Миноса. Я подумал: «Если Астерион жив – он там».

Нашли еще одно кресло, и меня тоже подняли на плечи. Я велел развернуть носилки задом наперед, чтобы стоять как в колеснице, опираясь на высокую спинку. Окруженный «журавлями», я ехал словно в корабле над морем голов, а критяне приветствовали меня. Они знали Тесея-прыгуна, понравившегося повелительнице, любимца судьбы, не раз спасшего их заклады. Но я вновь видел в себе куроса Посейдона, Керкиона Элевсинского, Тесея, сына Эгея, пандионида, пастыря Афин, направляющегося навстречу врагу.

– Эгей! Эгей! – кричал я, как подобает военачальнику.

Мне отвечали воинские кличи. Кровь моя бурлила и пела.

Когда мы подошли ближе и жар огня коснулся лица, я подумал о Миносе, над телом которого курган насыпал сам бог, не забывший и о погребальном костре. Минос рассылал корабли за данью. И, покоряясь царю, каждый город отдавал должное: столько-то хлеба и вина, столько-то жеребых кобыл, столько-то танцоров для игры с быком. На поле битвы я бы исторг его душу из тела – если бы там скрестились нити наших судеб. Но царь обязан править, расширять свои земли, вести воинов к добыче и кормить свой народ. Минос приветствовал меня в соответствии с саном, пусть я и стоял перед ним в обличье слуги. Астерион предлагал мне золото; под звуки музыки он ставил передо мной вино и мясо. Но он унижал меня и оскорблял мою гордость, а у меня, кроме нее, ничего не осталось. И за подобное оскорбление потребует крови всякий, наделенный хотя бы долей мужества.

Войдя с востока, мы увидели, что во дворце не горел только Бычий двор. Упавшая кровля погасила светильники, но стены еще стояли, а у входа между парой колонн замер Дедалов бык, выше копыт зарывшийся крепкими ногами в осыпавшуюся цветную штукатурку. Я велел, чтобы меня опустили на землю, и возглавил путь.

Мы перебрались через упавшие балки и рухнувшие внутренние двери. Дальше лежал пол верхнего этажа: горшочки с женскими притираниями, сломанные кресла, тельце ребенка, так и не выпустившего игрушку. Ветер нес обжигающие искры, горячее дыхание огня. Позади меня держались танцоры, по привычке охраняя меня; критяне же разбрелись, привлеченные легкой поживой.