Мэри Рено - Тесей. Царь должен умереть. Бык из моря (сборник)

Наконец мы выбрались из руин на гладкие плиты большого двора, столько поколений приятно холодившие ступни знатных мужей и чужеземных посланцев, расхаживавших посреди ваз с лилиями и цветущих лимонных деревьев. С трех сторон стены обрушились; с юга – до самой земли, на востоке огненные языки уже лизали покосившиеся двери, но западное крыло выстояло. Рухнул один из балконов: алые колонны над ним разбились о мостовую, и лишь резные цветы капителий сиро торчали над землей. Но величественный вход не пострадал, и гигантская колонна по-прежнему возносилась над лестницей. А наверху ее я увидел воинов.

Я намеревался послать людей в бой, но услышал какой-то стон. И хотя воздух наполняли крики и вопли людей, оставшихся под развалинами, этот голос достиг моего слуха. Стон прозвучал совсем рядом; оглядевшись, я заметил, как шевельнулась куча обломков, и услышал свое имя.

Это был Электрион. Черные кудри его побелели от пыли, а к разбитым губам прилипла штукатурка. Он лежал, словно те куклы из раскрашенной глины, которых украшают весной критяне, – сейчас, брошенные и поломанные, они валялись на площадке, где совершался в ту ночь женский танец. Одна рука Электриона вяло откинулась, другая неровными движениями водила по огромному каменному барабану, придавившему его живот. Из-под камня виднелся край одежды; желтый, расшитый бирюзой шелк побагровел. Пока я поворачивался, двое критян, отталкивая друг друга, бросились снимать с него украшения.

Отогнав их, я опустился возле него на колени, приглядывая за входом, от которого за нами следили воины. Грязная рука его легла на мою руку.

– Тесей, – с трудом проговорил он, – не оставляй меня огню.

Я поглядел на обломок колонны, потом в его глаза. Мы поняли друг друга. Я сбросил щебенку с его груди – слабо бившееся сердце нетрудно было найти.

– Смерть придет сразу, – сказал я. – Пусть провожатый ведет тебя верным путем. Закрой глаза.

Положив руку мне на запястье, он напрягся, пытаясь заговорить. Я ждал – он кивнул головой в сторону западного крыла и выдохнул:

– Там… Минотавр… – а потом закрыл глаза.

Я видел, как он кусал от боли губы, и нанес спасительный удар. Он резко дернулся и умер, а я отвернулся – дел было слишком много, – а потому так и не видел, кому достались его серьги и ожерелье.

Со ступенек уже спускались мужи, прикрывавшиеся щитами от пущенных критянами камней. Шагнувший вперед Фотий, чье лицо украшал расплющенный нос кулачного бойца, остановился возле величественной колонны и закричал по-критски:

– Успокойтесь, добрые люди. Пришло время оплакать царя, землетрясение погубило Миноса. Чем он прогневал бога и вызвал его месть, вы узнаете в должное время. Но сперва нужно возвести на престол нового Миноса, он примирит нас с колебателем земли и отвратит его гнев. Время слишком ужасно, чтобы устраивать празднество, но сейчас, когда я говорю с вами, священный обряд уже совершается.

Ему отвечали недовольные и гневные голоса, но Фотия было трудно смутить. Он простер руку ладонью вперед – муж этот привык повелевать, – и жесту его покорились.

– Трепещите! Он сейчас перед ликом Матери Део. Только святотатец может без очищения приблизиться к святилищу. Разве нам не достаточно бед? Отойдите, дабы избежать проклятия.

Критяне, бормоча, отступили. Они не были воинами, к тому же у них имелись свои причины опасаться гнева богов. Но через какое-то мгновение чистый высокий голос прозвенел над площадью:

– А кто ты такой, Фотий, чтобы проклинать от лица Матери?

Ариадна стояла возле своего кресла с воздетой к небу рукой. Отблески пламени искрились на платье, в котором она предводительствовала в танце. Фотий поджал губы, люди его переглянулись. Даже я испытывал трепет: никогда еще мне не приводилось слышать подобной силы в ее голосе.

– Там затаилось проклятие, поразившее Лабиринт, – проговорила она, указывая на святилище. – Я призываю богов в свидетели: Астерион убил Миноса. Сейчас этот убийца, не очищенный от кровной вины, стоит в священном месте перед Матерью Део. И ты смеешь говорить мне о святотатстве!

Наступило гробовое молчание, лишь трещал и рвался к небу огонь. Обратив руки ладонями к земле, она выкрикнула:

– Да проклянет его Матерь и все подземные боги, пусть дочери Ночи загонят его в землю! И да будет благословенна рука, что прольет его кровь.

Молчание превратилось в рев. Критяне ринулись вперед. Я подбодрил их: воину не подобает забывать о сражении. Но ум мой встревожился: «Ариадна не знает, кто сразил Миноса. Неужели ее проклятие падет на мою голову?» А потом решил: «Нет, ведь Минос сам освободил меня от вины». И вновь усомнился: «Но она должна была знать имя убийцы, если говорила силой какого-нибудь бога». Тут я почувствовал себя лучше. Ну а что касается Астериона – сына ее же собственной матери, – нет обязанности более священной, чем месть за отца. Она достойна лишь похвалы за то, что захотела увидеть его кровь.

Критяне продвигались вперед, швыряя камни; сзади нас был огонь, впереди враг. Я вскочил повыше, чтобы танцоры могли видеть меня, и закричал, как водится на арене, когда все должны идти на быка. Мне отвечал мальчишеский голос. Это Фалестра тоже взобралась повыше, пожар вызолотил ее сильные руки и ноги. Достав стрелу из заброшенного на спину колчана, она наложила тонкое древко на тетиву. Та сказала свое слово, и Фотий упал.

– Отличный выстрел! – вскричал я, с улыбкой оборачиваясь к Фалестре.

Но она на меня не глядела. Ноги ее подогнулись, и она упала навзничь – под грудью торчал дротик, из раны вытекала алая кровь, а в груди хрипело. Рыжеволосая амазонка, что сражалась по левую руку от нее, с рыданиями припала к умирающей. Фалестра оттолкнула ее и с трудом приподнялась на локте; окинув взглядом ряды противника, она указала на того, кто метнул дротик. Рыжеволосая вскочила на ноги. Полыхающее небо наполнило ее глаза огненными слезами. Смахнув их ладонью, она уверенно прицелилась, муж тот схватился за горло, и я видел – между его пальцев торчала стрела. Амазонка повернулась, но взгляд Фалестры уже остановился, черные волосы рассыпались по разрисованным черепкам.

С воплем, заглушившим все шумы горящего Лабиринта, девушка кинулась в сторону копий. Издав клич, я бросился вперед, обгоняя ее. Мне нравится такая отвага, но я не из тех, кто позволяет женщинам опережать себя.

Танцоры перескакивали по рассыпавшимся грудам камней. Ноги, научившиеся уносить нас от быка на покрытой песком арене, легко ступали среди обломков, оружие в руках было подобно пище, дарованной голодному, ведь мы привыкли безоружными играть со смертью. У воинов, ожидавших на ступенях, были щиты и копья, но у критских быков длинные рога, а лбы крепче наборного шлема. Не нам бояться неравных поединков.