Мэри Рено - Тесей. Царь должен умереть. Бык из моря (сборник)

Они по-прежнему метали дротики; мы не могли отвечать тем же – древки наших копий были опилены, когда их проносили на Бычий двор. Аминтор находился рядом со мной, мы, улыбнувшись, переглянулись, испытывая друг к другу ту самую любовь, которую разделяют в битве мужи, знающие мысли соратника. Каждый из нас наметил по жертве и ждал только, чтобы противник, защищаясь от летящего камня, вскинул щит, и тогда мы подбегали и хватали их поперек туловища. Так мы сумели раздобыть по щиту и копью длиной в пять локтей.

Мы продвигались вверх по широкой лестнице. Невдалеке я заметил и ту рыжеголовую амазонку в шлеме, и павшего Фотия с оружием. Стражники на ступенях сомкнули щиты, но мы оттесняли их все дальше и дальше, мимо фриза, на котором старательно вырисованные знатные юноши подносили дары Миносу, – в мегарон. Некоторые оступались, пытаясь ногой нащупать за собою ступеньку, и попадали в наши руки. Ступеньки сделались скользкими, но это лишь помогало нам завладевать оружием. Я заметил, что задние ряды начали крадучись отходить, и поднял крик, чтобы устрашить остальных.

Вдруг, подобно пролитой на землю воде, стражники как бы растворились в тенях. Они отступили, чтобы перекрыть более узкий проход, но мы тогда этого не поняли и разразились долгим победным кличем. Один из голосов заставил меня обернуться. Ариадна, высоко поднятая критянами, растрепанная, с широко раскрытыми глазами, призывала нас убивать.

Взбегая по лестнице, я поглядел на рыжеволосую амазонку – на руке ее, держащей копье, была теперь рана, и сердце мое смутилось. Боевая ярость приличествует деве-воительнице, проливающей собственную кровь и рискующей своею жизнью. Я дружил с такой и знаю, как их отвага освещает поле брани. Но когда подобные вещи выкрикивает обычная женщина с мягкими ладонями, чьи крохотные ступни никогда не касались грубой земли, ее слова воспринимаются иначе.

«Ладно, – сказал я себе, – ей причинили одно зло и грозили еще худшим. У нее есть право на месть. И сейчас настало время свершить ее без раздумий».

Лестница вела к небольшому залу, вход в который, лишенный крыши, был хорошо освещен. Но пока мы одолевали сопротивление на наружных ступенях, те, кого я принял за беглецов, возводили преграду из упавших камней, сундуков и прочих тяжелых предметов. Укрывшись за ней, можно было продержаться достаточно долго; они приветствовали нас криками и советами убираться, чтобы Минос мог свершить свое священное дело.

Я бросил Аминтору:

– Священное дело! Лишь одного еще хотят от него боги. И будь он хоть наполовину царь, то уже давно сам предложил бы это богам, не перекладывая на наши плечи.

Кинув взгляд на лестницу, я вспомнил, что было под ней, и меня осенило.

– Кас, – сказал я, – нападай отсюда. Нажимай на них сильнее, чтобы не заподозрили, что ты только тянешь время. Я знаю путь внизу, но, возможно, его засыпало после землетрясения. Если мне удастся обойти их, я дам вам знать боевым кличем. – Я посмотрел на повелительницу и понял, что под охраной критян ей ничто не угрожает. А потом кликнул «журавлей» и сказал им: – За мной.

Я повел их вниз по ступеням, потом по двору – на север к зданию, за которым расположился Бычий двор. Там находились кухни и кладовые, где хранили масла, краски и благовония, а также та самая комната со светильниками и люком в полу.

Фасад дома рухнул, верхние этажи уже сгорели, но основание удерживали крепкие стены и столбы, и с первого этажа можно было войти в дом. Признаюсь, мысль эта нимало не обрадовала меня. Великий гнев Посейдона сделал меня невосприимчивым к предупреждениям не столь серьезным, но все, казалось, могло упасть от одного дыхания. Прежде чем войти, я помолился богу, чтобы он послал нам знак, если до сих пор еще в гневе. Но вокруг не было ни малейшего движения – лишь плясал огонь наверху, – и мы вошли.

Знакомая комната уцелела, только полки оборвались и битые светильники валялись на полу. Кувшины с маслом тоже разбились, и мы переглянулись, понимая, что пламя может закрыть для нас дорогу обратно. Но внизу были прочные опоры, возведенные еще критским Миносом, которые выдержали два жутких землетрясения. Я подумал, что стоит рискнуть, и «журавли» согласились.

Внизу царил мрак; мы сделали из собственных одежд факелы для двух светильников, в которых еще сохранилось масло, ну а засветить их было от чего. Нащупав тайную нить, все еще привязанную к столбу, подняв лампу повыше, я возглавил цепочку.

Все здесь перемешалось: там, где толчок повалил сосуды и полки, нам пришлось шлепать по вину и маслу, ступать по рассыпанной чечевице или кунжуту. И едва мы пересекли старинное хранилище для оружия, как сразу заметили в узком просвете колеблемые ветром факелы и услышали отчаянные вопли дерущихся. Полагаю, там как раз располагалась сокровищница. Но «журавли», молчаливые и надежные, даже не подумали оставить меня. Мы жили единым стремлением, и эта хворь не могла к нам прилипнуть.

Наконец мы достигли «стража». Неподалеку сверху рухнули тяжелые каменные глыбы, и череп чуть выступил из земли, стали видны челюсти и крепкие зубы, наверно, в день смерти он был совсем еще молод. «Журавли» поежились, но мне он казался старым другом, и я не ощущал зла в этом оскале. Меня более смущал ветхий столб, посему я приложил палец к губам, и мы прошли мимо него на цыпочках.

Потом мы увидели перед собой дверь, уводящую наверх, из-под нее пробивалась полоска света; мы крались бесшумно, и, приложив ухо к дереву, я услышал за дверью слова обряда.

Я коснулся двери, опасаясь, что ее заклинило. Однако она неслышно повернулась – масло не просохло еще с последнего раза. Сжимая оружие, мы проскользнули внутрь; прихожая была залита неровным светом. Мы пересекли ее, направляясь к огромной лестнице, обагренной заревом пожарища. Но здесь, внизу, горели светильники, и к дыму подмешивался аромат благовоний. Жестом велев всем молчать, я поглядел вперед.

Страхом и горем был наполнен этот обряд. Жрецы и жрицы служили в повседневных одеяниях, заменив какой-нибудь тряпицей деталь священного облачения, на богатых подножиях стояли светильники из простой глины, неумытый мальчишка держал позеленевшую курильницу. Битые драгоценные вазы лежали посреди вытекшего из них масла, а священный елей был разлит в кухонные горшки. Белый трон Миноса между двух грифонов оставался пустым.

Грязные лица толпы были обращены в сторону углубленного в полу святилища. Возле него стояли бледные от страха иерофанты [100]в рваных и подержанных позолоченных одеяниях – словно шуты в обносках какого-нибудь бога, проданных по случаю хитрым слугой. Их речитатив, дрожащий, как мольба нищего, наполнял храм неразборчивым бормотанием, прерывавшимся иногда хриплым кашлем, когда ветер направлял дым в лицо кому-нибудь из них.