Жюльетта Бенцони - Талисман Карла Смелого

Необходимо было узнать об этом человеке как можно больше, пока Газель не спеша трусит по дороге, а Мари-Анжелин витает в облаках. Маркиза наклонилась к мадемуазель Клотильде и небрежным тоном, какой свойственен обычно светской болтовне, хотя при этом она слегка понизила голос, осведомилась:

– А кто этот дворянин, который не хочет им быть, отказавшись от титула?

– Незаурядная личность, не правда ли? По чести сказать, он загадка для наших стариков, которых мы считаем своей памятью. По рождению он австриец, но нашел способ быть наполовину французом, наполовину швейцарцем. От своей матери, демуазель де Сен-Совер, он унаследовал дом. Одну из прекрасных старинных ферм, часть которой уже давным-давно отдана под приют для безнадежных больных. Ферма находится на плато, неподалеку от границы. А недавно он получил в наследство «Сеньорию», старинную усадьбу в Грансоне, между озером и холмом, на котором в давние времена Карл Смелый раскинул лагерь со своим золотым шатром. Об этом шатре народ не забыл до сих пор. «Сеньория» принадлежала его родственнику Хуго фон Хагенталю, который стал швейцарцем, потому что не любил собственную родину. Он первый стал произносить их австрийскую фамилию на французский лад.

Госпожа де Соммьер готова была открыть рот и сообщить, что она на этот счет знает много больше, чем ее собеседница, но сочла, что они еще недостаточно хорошо знакомы для такого рода признаний. И ограничилась вопросом:

– А чем он занимается? Какова его профессия?

Задавая вопрос за вопросом, маркиза чувствовала неловкость, она не любила выглядеть агентом из информационного бюро.

– Мать оставила ему состояние. Он окончил институт в Шартре. Но, я думаю, для собственного удовольствия.

– Женат?

– Нет, насколько я знаю. До сих пор, как мне кажется, он интересовался только старинными документами, книгами и лошадьми, которых обожает.

Моля Господа Бога, чтобы План-Крепен продолжала парить в небесах – что та и делала, – маркиза с легким смешком продолжила расспросы.

– Удивительно! Неужели даже намека на сердечную склонность? При такой внешности и ореоле загадочности? Неужели местные девушки совершенно лишены любопытства?

– Что вы! К нему обращено столько улыбок! Но он, похоже, не обращает на них ни малейшего внимания. Впрочем, нет! Ходят слухи, что он обратил благосклонный взор на малышку де Режий. Хотя я бы предпочла, чтобы слухи оказались досужими домыслами. Дело в том, что еще говорят, будто его отец Хуго, несмотря на значительную разницу в возрасте, имеет самые серьезные намерения относительно этой девушки.

– Соперничество между отцом и сыном? Такое не часто встретишь. А что думает об этом сама девушка?

– Не имею ни малейшего представления. Бедняжка в самом деле очаровательна, но застенчивее ее я никого не знаю. К тому же ее отец, старый брюзга, вряд ли предоставит ей право голоса. Но я надеюсь, что все это обыкновенные сплетни. У нас в горах бывает скучновато, так что любой намек на роман – лакомая приманка для сплетен.

Глаза План-Крепен по-прежнему туманились мечтательной пеленой, и госпожа де Соммьер задала последний вопрос, словно рыболов, насадивший на крючок самого жирного червяка.

– Значит, вы сомневаетесь в соперничестве между отцом и сыном?

– Нисколько! Эти двое давно ненавидят друг друга, но никто у нас не знает причины столь глубокой ненависти, а я признаюсь, что и знать не хочу. Если вы позволите, я хотела бы остановиться в деревне, у бакалейной лавочки. Наша кухарка сделала огромный заказ по случаю будущего праздника, но если его не выполнят, это грозит не просто бедой, а настоящей катастрофой.

– А почему ваша кухарка не делает заказы в Понтарлье? Понтарлье все же город.

– Одно другому не мешает. Онорина говорит, что все здешние лавочники участвуют в трехсотлетии нашего дома.

Коляска остановилась возле бакалейной лавки. План-Крепен, сидевшая неподвижно, как статуя, внезапно оживилась и спросила:

– Если вы не нуждаетесь в моей помощи, я попросила бы разрешения дойти до церкви, а потом вернулась домой пешком.

Разрешение ей было дано тем охотнее, что тетушка Амели просто мечтала вернуться в замок без своей компаньонки. И как только они приехали, она тут же отправилась на поиски Адальбера, собираясь поговорить с ним наедине.

Бог решил помочь маркизе, она нашла Адальбера на берегу озера. Он собирал плоские камешки, наслаждаясь игрой в «блинчики».

– Вы один? – осведомилась она, зорко оглядываясь вокруг, чтобы удостовериться в этом. – Почему?

– Я не справляюсь с двумя учеными мужами из Коллеж де Франс и Альдо, который занят вынюхиванием направления новых поисков. Мне нужна разрядке. А «блинчики» я обожаю с детства и считаю лучшим лекарством от нервного напряжения. Очень жаль, что вы не знакомы с этой игрой.

– Почему это не знакома? Вы забыли, что я выросла среди мальчишек?

Маркиза наклонилась, подняла два плоских камешка примерно одной величины и запустила один за другим. Адальбер изумленно посмотрел на нее, а потом захлопал в ладоши.

– Браво! Я насчитал семь «блинов» у первого камня и восемь у второго! Теперь мне есть с кем соревноваться!

– Очень рада составить вам компанию, но при условии, что сначала мы поговорим с глазу на глаз. Мне нужна ваша помощь, Адальбер.

– Как части достославной пары?

– Нет. Исключительно ваша. Речь о План-Крепен, и, к несчастью, я думаю, что все очень серьезно.

– Тогда пойдемте прогуляемся по парку. А то, боюсь, наша невинная забава привлечет и других любителей развлечься подобным образом.

Адальбер высыпал из пригоршни камешки, достал из кармана платок и протянул его тете Амели, чтобы она вытерла руки. Потом они чинно рядышком отправились прогулочным шагом по дорожке вдоль озера, и вскоре из окон дома их уже не было видно. Отыскав скамейку, Адальбер усадил на нее маркизу и взял ее за руку, заметив, что у той на глазах слезы.

– Скажите же, что вас так взволновало?

На следующее утро без двадцати семь Мари-Анжелин в темно-синем костюме, с голубым шарфом на голове, вошла в полутемную церковь. Только-только начинало светать. На алтаре горели две свечи, и ризничий расставлял утварь, необходимую аббату Тюрпену во время мессы. Мари-Анжелин подошла к нему и попросила ее исповедовать, добавив, что господин кюре дал на это разрешение. Они направились к исповедальне и скрылись в ней. Адальбер нашел самый темный угол и тихонько сел на скамью. Отсюда он мог спокойно наблюдать за происходящим, оставаясь невидимым.

В обычное время разве только побоями можно было заставить его встать с постели в такой ранний час и отправиться в церковь, но все, что доверила ему тетушка Амели, всерьез его обеспокоило. К беспокойству добавилась и капля ревности. Он успел привыкнуть, что План-Крепен питает к нему слабость, и мысль, что она переживает мучения великой романтической страсти, почему-то была ему неприятна. Причем до такой степени, что он вовсе не спешил сообщать о происходящем Альдо.