Джеймс Клавелл - Сегун. Книга 2

– Вы думаете, Андзин-сан действительно мог совершить сэппуку?

– Да. Клянусь своим христианским Богом, я считаю, что он принял такое решение. Только Оми-сан помешал ему. Господин, я считаю, что он достоин звания самурая и хатамото.

– Я не спрашивал вашего мнения.

– Прошу простить меня, господин, конечно, вы не спрашивали. Но этот вопрос все еще крутится у вас в голове.

– Вам мало наставлять этого капитана – вы беретесь читать чужие мысли?

– О нет, пожалуйста, извините меня, господин, конечно нет, – она постаралась придать самый умильный тон своему голосу. – Я только старалась ответить главе нашего рода в меру моих скромных способностей. Интересы нашего господина для меня на первом месте. Ваши на втором.

– А это так?

– Пожалуйста, извините меня, но нет необходимости спрашивать. Отдайте приказ, господин, я все выполню.

– Почему вы такая гордая, Марико-сан? – спросил он испытующе.

– Прошу извинить меня, господин. Я была груба. Я не заслужила такого…

– Я знаю! Никто из женщин не заслужил! – Хиромацу хохотнул. – Но бывают времена, когда мы нуждаемся в вашей женской холодной, жестокой, злобной, изощренной, практичной мудрости. Вы, женщины, намного умнее нас, правда?

– О нет, господин, – пролепетала она, соображая, что у него на уме.

– Я признаю это только потому, что мы сейчас одни. Если повторить такое перед всеми, люди скажут, что Железный Кулак выжил из ума, что ему пора распроститься с мечами, обрить голову и возносить молитвы Будде, вымаливая прощения за смерть людей, чьи души он отправил в «великую пустоту». И они будут правы.

– Нет, господин. Ваш сын был прав. Пока наш господин не кончил свои дни, вы не можете отступать. Ни вы, ни господин, мой муж. Ни я.

– Да, но все равно я был бы очень рад сложить оружие и молиться, чтобы Будда упокоил меня и всех, кого я убил.

Некоторое время он всматривался в темноту ночи, ощущая груз лет, потом снова взглянул на Марико. На нее было приятно смотреть, приятней, чем на любую другую женщину из тех, кого он знал.

– Что?

– Ничего, Марико-сан. Я вспомнил, как впервые увидел вас.

Это случилось, когда Хиромацу тайком заложил душу Городе, чтобы заполучить изящное, неземное существо в жены сыну, тому самому сыну, что зарубил собственную мать, единственную женщину, которую по-настоящему любил Хиромацу.

«Почему я добивался для него Марико? Потому что хотел досадить тайко, который тоже домогался ее. Досадить противнику, и ничего более. А была ли неверна мне моя наложница? – спросил себя старик, бередя старую рану. – О боги, когда предстану перед вами, я потребую ответа и на этот вопрос. Я хочу знать, да или нет! Я требую правды! Я думаю, это ложь, но Бунтаро сказал, что застал ее наедине с мужчиной, растрепанную, в кимоно без пояса, задолго до моего возвращения. Это могла быть ложь, не правда ли? Или правда? Это должна быть правда. Разве мой сын отрубил бы голову своей матери, если бы не был уверен?»

Марико разглядывала морщины, избороздившие лицо Хиромацу, его кожа натянулась, местами шелушилась от возраста. Но в руках, в развороте плеч еще чувствовалась былая сила.

«О чем вы думаете? – вертелось на языке. Ей нравился этот человек, – Вы все-таки видите меня насквозь? Вы знаете обо мне и Андзин-сан? Вы догадались, что я трепещу от любви к нему? Что, если мне придется выбирать между ним, вами и Торанагой, я выберу его?»

Хиромацу стоял у бойницы и смотрел на город, пальцы его поглаживали ножны и рукоятку меча, он совсем забыл о ней. Хиромацу задумался о Торанаге и о том, что́ несколько дней назад бросил ему в лицо Дзатаки с негодованием, которое он разделял.

– Да, конечно, я хочу завоевать Канто, и вывесить мое знамя на стенах замка в Эдо, и сделать его своим. Я никогда не хотел этого раньше, но теперь хочу, – признался Дзатаки. – Но таким путем? Это не сделает чести ни моему брату, ни вам, ни мне! Никому! Кроме Исидо, крестьянина, который ее не заслуживает.

– Тогда поддержите господина Торанагу. С вашей помощью Тора…

– Зачем? Чтобы мой брат стал сёгуном и уничтожил наследника?

– Он сто раз говорил, что поддерживает наследника. И я ему верю. Нами будет править Миновара, а не выскочка-крестьянин и ведьма Осиба, не так ли? Если умрет Торанага, эти глупцы будут хозяйничать в стране восемь лет, пока Яэмон не достигнет совершеннолетия. Почему не дать господину Торанаге восемь лет? Он – Миновара! Он тысячу раз говорил, что передаст власть Яэмону. Где у вас мозги, в заднице? Торанага не враг вам или Яэмону!

– Ни один Миновара не преклонял колен перед крестьянином! Он наплевал на честь, свою и всех нас. Вашу и мою!

Они осыпали друг друга бранью, проклятиями и даже чуть не подрались, поскольку беседовали вдали от посторонних глаз.

– Ну давай! – издевался он над Дзатаки. – Вытаскивай свой меч, предатель! Ты предал брата, главу рода!

– Я глава своего собственного рода. У нас одна мать, а не отец. Отец Торанаги с позором прогнал мою мать. Я не буду помогать Торанаге, но, если он отречется и вспорет себе живот, поддержу Судару…

«В этом нет нужды, – сказал себе нынешней ночью Хиромацу, все еще разъяренный. – Не стоит делать этого, пока я жив, или смиренно покоряться. Я главнокомандующий. Мой долг защищать честь и дом моего господина, даже от него самого. Так что я решил.

Пожалуйста, извините меня, господин, но на сей раз я ослушаюсь. На сей раз я обману. Я объединюсь с вашим сыном и наследником, господином Сударой, и его женой, госпожой Гэндзико. Вместе мы объявим „малиновое небо“, как только прекратятся дожди, и начнем войну. Я запру вас замке Эдо и буду защищать, что бы вы ни говорили, чего бы то ни стоило, пока последний человек в Канто не падет в битве с врагом».

Гёко была рада вновь оказаться дома, в Мисиме, среди своих девушек и конторских книг, счетов, долговых расписок, заемных писем.

– Вы хорошо поработали, – похвалила она своего главного счетовода.

Сморщенный человечек благодарно откланялся и захромал домой, а мама-сан с угрожающим видом повернулась к главному повару:

– Тринадцать серебряных тёдзинов , двести медных момнэ за еду на одну неделю?

– О, пожалуйста, извините меня, хозяйка, из-за слухов о войне цены взлетели до небес, – повел наступление толстый повар. – На все: рыбу, рис, овощи. Даже соевый соус вздорожал вдвое за последний месяц, а саке и того больше. А ты работай и работай в душной горячей кухне, которую давно пора перестроить. Дорого! Ха! За одну неделю я накормил сто семьдесят два гостя, десять куртизанок, одиннадцать голодных учениц, четырех поваров, шестнадцать служанок и четырнадцатъ слуг! Прошу извинить меня, хозяйка, но моя бабушка очень больна, так что я вынужден взять отпуск на десять дней…