Джеймс Клавелл - Сегун. Книга 2

– Послушайте, Гёко-сан, я понимаю. Не беспокойтесь. Я обдумаю все, что вы сказали. Ах да! Завтра на рассвете вы обе поедете со мной. Несколько дней в горах станут для вас хорошей переменой обстановки. Я думаю, цена контракта к тому времени уже будет установлена, да?

Гёко поклонилась, рассыпавшись в благодарностях, потом отерла слезы и твердо сказала:

– Могу ли я теперь узнать имя благородного человека, для которого выкупается контракт?

– Ёси Торанага-но Миновара.

…Сейчас, ночью под Ёкосэ, в приятной прохладе, когда музыка и голос Кику-сан завладели умами и сердцами, Торанага позволил себе помечтать. Он вспомнил, какой гордостью светилось лицо Гёко, и снова задумался об удивительной доверчивости людей. Не странно ли, что самые умные и хитрые из них зачастую видят только то, что хотят видеть, и крайне редко способны заглянуть за самые тонкие завесы. Они пренебрегают действительностью, гонят ее от себя. И потом, когда мир рассыпается на кусочки, валятся на колени, чтобы вспороть себе живот или горло, рвут на себе волосы, оплакивают свою карму, винят богов или ками, своих господ или мужей, вассалов – что-нибудь или кого-нибудь, но никогда себя. Удивительно.

Он посмотрел на гостей и увидел, что все по-прежнему следят за девушкой, погруженные в мечты, захваченные артистизмом музыкантши. Все, кроме Андзин-сан, который раздражен и обеспокоен.

«Ничего, Андзин-сан, – весело подумал Торанага, – ты еще не обтесался. Со временем все придет, и не так уж это важно, пока ты повинуешься мне. Настанет день, когда мне потребуются твои обидчивость, гнев и ярость.

Да, вы все здесь. Оми, Ябу, Нага, Бунтаро, Марико, Кику-сан и даже Гёко, мои ловчие птицы, соколы и ястребы Идзу. Все здесь, за исключением одного – христианского священника. И скоро настанет твоя очередь, Цукку-сан. Или, может быть, моя».

Отец Мартин Алвито из Общества Иисуса был взбешен. Сейчас, перед самой встречей с Торанагой, которая потребует от него напряжения всех умственных способностей, он столкнулся с новой мерзостью, которая не могла ждать его решения.

– Что ты скажешь в свое оправдание? – бросил он японцу-послушнику, который застыл перед ним на коленях в униженной позе, склонив повинную голову, скрытую капюшоном. Остальная братия стояла полукругом, заняв всю маленькую комнату.

– Пожалуйста, простите меня, отец. Я согрешил, – сбивчиво покаялся несчастный, – пожалуйста, простите…

– Я повторяю: это всемогущий Бог в мудрости своей прощает, не я. Ты совершил смертный грех. Нарушил священный обет. Понятно?

Ответ прозвучал едва слышно:

– Извините, святой отец… – Грешник, щуплый болезненный человечек лет тридцати, при крещении получил имя Иосиф, Жозеф. Его братьям по ордену, сплошь отпрыскам благородных самурайских фамилий с острова Кюсю, было от восемнадцати до сорока. Все с тонзурами, подготовленные к рукоположению, но еще не посвященные в духовный сан. – Я исповедался, отец, – сказал брат Жозеф, склонив голову.

– Ты думаешь, этого достаточно? – Отец Алвито нетерпеливо отвернулся и подошел к окну.

Комната ему досталась так себе: маты чистые, но бумажные стенки латаные-перелатаные. Отцу Алвито пришлось остановиться в Ёкосэ на захудалом и древнем постоялом дворе – те, что получше, заняли самураи. Он выглянул в сад и услышал вдалеке голос Кику, перекрывавший шум реки. Пока куртизанка не кончит петь, Торанага не пошлет за ним. «Грязная шлюха», – выругался он про себя. Вопиющий диссонанс японского пения раздражал его больше обычного, усиливая гнев на отступника Жозефа.

– Вот что я скажу, братья, – изрек Алвито, повернувшись к послушникам. – Мы все осуждаем брата Жозефа, который вчера вечером отправился к непотребной женщине, нарушив обеты целомудрия и послушания, осквернив свою душу, обесчестив звание иезуита, свой орден и все, что за этим скрывается. Перед Богом спрашиваю каждого из вас: совершал ли кто-нибудь еще подобное?

Все замотали головами.

– Ты когда-нибудь совершал подобное?

– Нет, отец.

– Ты грешник! Признаешь ли ты перед Богом, что согрешил?

– Да, отец, я уже ис…

– Отвечай перед Богом, это в первый раз?

– Нет, не впервые, – повинился Жозеф. – Я… я согрешил еще и с другой четыре ночи назад – в Мисиме.

– Но… но вчера мы служили мессу! А как же твоя исповедь вчера, и позавчера, и еще… Ты не покаялся. Вчера мы служили мессу! Ради любви к Господу, скажи, ты причащался, не исповедовавшись, полностью сознавая свой смертный грех?

Брат Жозеф посерел от стыда. Иезуиты воспитывали его с восьми лет.

– Это… это случилось в первый раз, отец. Только четыре дня назад. Я был безгрешен всю свою жизнь. Меня опять соблазняли, и – Святая Мадонна, прости меня! – на этот раз я не устоял. Мне тридцать лет. Я мужчина… мы все мужчины. Пожалуйста, господин, Иисус прощал грешников, почему вы не можете простить меня? Мы все мужчины…

– Мы все священники!

– Мы не настоящие священники! Нас не приняли в орден – мы даже не посвящены в духовный сан! Мы не настоящие иезуиты. Мы не можем принести четвертый обет, как вы, отец, – уныло заявил Жозеф. – Другие ордены посвящают своих братьев, но только не иезуиты. Почему бы не…

– Придержи язык!

– Не буду, – вспыхнул Жозеф. – Пожалуйста, извините меня, отец, но почему бы не удостоить посвящения нескольких из нас? – Он указал на одного из братьев, высокого круглолицего человека, который спокойно наблюдал за происходящим. – Почему не посвятить брата Мигеля? Он обучается у вас с двенадцати лет, сейчас ему тридцать шесть, и он настоящий христианин, почти священник. Он обратил в нашу веру тысячи людей, но все еще не посвящен, хотя…

– Ради Бога, ты будешь…

– Ради Бога, ответьте мне, отец, почему никто из нас не посвящен. Кто-нибудь должен осмелиться и спросить вас! – Жозеф вскочил. – Я готовился шестнадцать лет, брат Маттеу – двадцать три, Жульян – еще больше. Мы отдаем ордену всю свою жизнь, бесчисленные годы. Знаем молитвы, службы, псалмы лучше, чем вы. Мы с Мигелем даже говорим на латыни и порту…

– Прекрати!

– …Португальском. Мы читаем бо́льшую часть проповедей и ведем богословские диспуты с буддистами, а также всеми остальными язычниками. Мы обращаем в нашу веру больше всех остальных. Мы это делаем! Во имя Бога и Мадонны, чем мы плохи? Почему мы недостаточно хороши для иезуитов? Только потому, что мы не португальцы или испанцы, или потому, что не такие круглоглазые и волосатые? Скажите, ради Бога, отец, почему в иезуиты не посвящают японцев?

– Сейчас тебе следует прикусить язык!

– Мы даже побывали в Риме, Мигель, Жульян и я, – взорвался Жозеф. – Вы никогда не были в Риме, не встречались с генералом ордена или Его Святейшеством Папой Римским, как мы…