Джеймс Клавелл - Сегун. Книга 2

– Это еще одна причина, почему тебе лучше не пускаться в споры. Ты дал обет целомудрия, бедности и послушания. Тебя выбрали среди многих, оказали милость, а ты погубил свою бессмертную душу…

– Извините, отец, но я не думаю, что нам очень повезло. Мы потратили восемь лет на поездку в Рим и обратно. И после долгих лет обучения, молитв, проповедей и послушания никто из нас даже не удостоился посвящения, хотя нам и обещали. Мне было двенадцать, когда я оставил дом. Жульяну шел одинна…

– Я запрещаю тебе говорить! Я приказываю тебе остановиться. – В наступившем гробовом молчании Алвито оглядел остальных, которые стояли по стенкам, смотрели и внимательно слушали. – Вы все будете посвящены в свое время. Но ты, Жозеф, перед Богом ты будешь…

– Перед Богом?! – взорвался Жозеф. – Когда?

– Когда будет угодно Господу, – парировал Алвито, ошеломленный открытым неповиновением. – На колени!

Брат Жозеф попытался вскинуть голову, но не решился: его порыв прошел. Он вздохнул, встал на колени и склонил голову.

– Может быть, Бог смилостивится над тобой. Ты сам признался в ужасном, смертном грехе, нарушил обет целомудрия, обет послушания. Ты повинен в дьявольской гордыне. Как осмелился ты оспаривать приказы нашего генерала или политику нашей церкви? Ты рискуешь бессмертной душой. Ты выказал черную неблагодарность своему Богу, нашему Ордену, святой церкви, семье и друзьям. Твой проступок столь тяжек, что будет рассматриваться самим отцом-ревизором. До того времени ты не будешь допущен к причастию и отправлению служб… – Плечи Жозефа, охваченного приступом горестного раскаяния, затряслись. – Для начала я налагаю на тебя епитимью: тебе запрещается разговаривать, вкушать что-либо, кроме риса и воды, тридцать дней; в течение тридцати суток ты каждую ночь проведешь в молитвенных бдениях, вымаливая у Мадонны прощения своего ужасного греха; кроме того, ты получишь тридцать ударов бичом. Сними облачение.

Плечи Жозефа перестали дрожать. Он поднял глаза:

– Я принимаю все, что вы приказали, отец, и прошу прощения чистосердечно, от всей души. Я прошу вашего прощения, как буду просить Божьего. Но не позволю бичевать меня, как презренного преступника.

– Ты будешь наказан!

– Пожалуйста, извините меня, отец, – продолжал Жозеф. – Ради Святой Мадонны я могу вынести любую боль. Наказание, смерть не страшат меня. Если я проклят и обречен вечно гореть в аду, что ж… Может быть, это моя карма, и я это вынесу. Но я самурай. Я из рода Харима.

– Твоя гордыня ужасает меня. Тебя накажут не для того, чтобы причинить боль, но чтобы смирить гордыню. Презренные преступники? Где твое смирение? Господь наш, Иисус Христос вынес все унижения. И умер рядом с преступниками.

– Да. В том-то вся и беда, отец.

– Какая беда?

– Пожалуйста, простите мою прямоту, отец, но если бы Царь Царей не умер как обычный преступник, на кресте, самураи могли бы принять…

– Замолчи!

– …христианство. Не в пример другим орденам, мы очень мудро избегаем в своих проповедях рассуждений о распятии Христа…

Как ангел мщения, Алвито выставил перед собой крест, словно защищаясь:

– Во имя Бога, молчи и смирись, или будешь отлучен от церкви! Разденьте его!

Остальные ожили и двинулись к брату Жозефу, но тот вскочил, выхватил нож из-под рясы и прижался спиной к стене. Все замерли. Кроме брата Мигеля, который, медленно и спокойно приблизившись к грешнику, протянул руку:

– Пожалуйста, отдай мне нож, брат!

– Нет. Пожалуйста, прости меня.

– Тогда молись за меня, брат, как я молюсь за тебя. – Мигель спокойно шагнул вперед.

Жозеф отскочил от стены и подался на несколько шагов в сторону, приготовившись к смертельному удару:

– Прости меня, Мигель.

Мигель продолжал наступать.

– Мигель, остановись! Оставь его, – приказал Алвито.

Мигель повиновался и замер в нескольких дюймах от занесенного клинка.

Алвито процедил, мертвенно побледнев:

– Бог с тобой, Жозеф. Ты отлучен. Сатана завладел твоей душой при жизни и будет владеть ею после смерти. Уходи!

– Я отказываюсь от христианского Бога! Я японец. Синто – вот моя вера. Моя душа теперь принадлежит только мне. Я не боюсь, – выкрикнул Жозеф. – Да, у меня есть гордость – в отличие от вас, чужеземцев. Мы – японцы, мы не чужестранцы. Даже наши крестьяне не такие дикари, как вы!

Алвито с торжественным видом осенил себя крестом, как бы защищаясь от них всех, и бесстрашно повернулся спиной к ножу.

– Давайте помолимся все вместе, братья! В наших рядах Сатана.

Остальные тоже отвернулись, кто печалясь, кто еще не отойдя от потрясения. Только Мигель остался стоять, где стоял, и глядел на отлученного. Жозеф снял четки и крест, собираясь бросить их, но Мигель удержал его руку:

– Пожалуйста, брат, пожалуйста, отдай их мне – просто как подарок, – попросил он.

Жозеф смерил его долгим взором и отдал:

– Пожалуйста, прости меня.

– Я буду молиться за тебя, – произнес Мигель.

– Ты не слышал? Я отрекся от Бога!

– Я буду молиться, чтобы Бог не отрекся от тебя, Урага-но Тадамаса-сан.

– Прости меня, брат, – вздохнул Жозеф, сунул нож за пояс, толкнул дверь и, как слепой, ощупью побрел по коридору на веранду. Все с любопытством таращились на него, не исключая рыбака Уо, который терпеливо ждал в тени. Жозеф пересек двор и направился к воротам. Дорогу ему преградил самурай:

– Постойте!

Жозеф остановился.

– Извините, куда вы направляетесь?

– Простите меня, пожалуйста, я… я не знаю.

– Я служу господину Торанаге. Извините, я не мог не слышать того, что там происходило. Весь постоялый двор поневоле слушал. Поразительно плохие манеры… удивительные для вашего господина. Так кричать и нарушать тишину! И вы тоже. Я здесь на часах. Думаю, вам лучше пойти к начальнику нашей стражи.

– Я полагаю, что отправлюсь другой дорогой. Пожалуйста, извините…

– Вы никуда не пойдете сейчас. Только к нашему начальнику.

– Что? А, да… Да, извините, конечно. – Жозеф пытался собраться с мыслями.

– Хорошо. Спасибо. – Самурай отвернулся, чтобы поприветствовать товарища, подходившего со стороны моста.

– Я пришел за Цукку-сан, чтобы отвести его к господину Торанаге.

– Вас ждут.

Торанага следил за тем, как высокий священник пересекает пустошь. В мигающем свете факелов худое лицо иезуита казалось неподвижнее обычного, и черная борода подчеркивала его сходство с восковой маской. Оранжевая буддистская хламида священника отличалась элегантностью, четки и крест висели на поясе.

В десяти шагах отец Алвито остановился, встал на колени и почтительно поклонился, начиная обычный обмен любезностями.

Торанага сидел на помосте один, охрана полукругом располагалась далеко за пределами слышимости. Только Блэкторн стоял поблизости, облокотившись на помост, как ему и было приказано, его глаза впились в священника. Алвито не заметил его.