Джеймс Клавелл - Сегун. Книга 2

Когда она снова устроилась на своем месте, Бунтаро спросил:

– Не выпьете ли чаю?

– Это будет для меня большой честью. Но, пожалуйста, не надо так беспокоиться из-за меня.

– Вы окажете мне большую честь. Вы моя гостья.

Так он угощал ее чаем. Но вот все подходило к концу.

В молчании Марико минуту сидела не двигаясь, безмятежная, не желающая сознавать, что все кончилось, или нарушить мир, окружавший ее. Его глаза выдавали растущее напряжение. Тя-но-ю завершалась. Пора было возвращаться к жизни.

– Вы совершили эту церемонию мастерски, – прошептала она. Печаль захватила ее целиком. Из глаз ее выскользнула слеза и в падении своем вырвала сердце из груди.

– Нет-нет. Пожалуйста, извините меня… Это вы так совершенны… А с моей стороны все было так ординарно, – пробормотал он, вздрогнув от неожиданной похвалы.

– Это лучшее из всего, что я когда-либо видела, – призналась она, тронутая его полнейшей откровенностью.

– Нет, пожалуйста, извините меня, если что-то и было прекрасно, то из-за вас, Марико-сан. Это было просто хорошо – вы сделали бы все гораздо лучше.

– Церемония была безупречна. Вся. Как печально, что другие, более достойные, чем я, не могли видеть этого тоже! – Ее глаза блестели в мерцающем свете ламп.

– Вы видели это. Вот и все. Это предназначалось только вам. Другие бы не поняли.

Она чувствовала, как слезы жгут ей щеки. Обычно Марико стыдилась их, но сейчас они ее не беспокоили.

– Спасибо, как я могу отблагодарить вас?

Он поднял веточку дикого тимьяна, наклонился и осторожно, дрожащими пальцами подхватил на лист ее слезу. Бунтаро молча смотрел на нее, веточка казалась совсем маленькой в его огромной руке.

– Моя работа – любая работа – несравнима с этой красотой. Спасибо.

Он смотрел на слезу посреди листа. Кусок угля скатился с горки, он машинально поднял щипцы и вернул его на место. С вершины взлетели в воздух светящиеся искорки, горка превратилась в извергающийся вулкан.

Оба погрузились в сладкую печаль, объединенные простотой, которая заключалась в одной слезе, одинаково довольные покоем, захваченные смирением, знающие, что данное было возвращено чистым.

Потом он сказал:

– Если бы наш долг не запрещал это, я просил бы вас соединиться со мной в смерти. Прямо сейчас.

– Я бы пошла с вами. С радостью, – откликнулась она сразу же. – Давайте умрем.

– Мы не можем. Из-за нашего долга перед господином Торанагой.

Она вынула стилет из-под оби и положила на татами.

– Пожалуйста, позвольте мне приготовиться.

– Нет. Это будет нарушением нашего долга.

– Что будет, то и будет. Вы и я не можем перетянуть чашу весов…

– Да. Но мы не должны уходить раньше нашего повелителя. Ни вы, ни я. Некоторое время он еще будет нуждаться в каждом преданном вассале. Пожалуйста, простите меня, но я должен запретить вам это.

– Я была бы рада уйти сегодня вечером. Я готова. Более того, я желаю уйти в «великую пустоту». Моя душа наполнена радостью. – Она нерешительно улыбнулась. – Пожалуйста, извините меня за такое себялюбие. Вы совершенно правы, когда говорите о нашем долге.

Острое как бритва лезвие блестело в свете ламп. Они смотрели на него, глубоко задумавшись. Потом он резко нарушил обаяние минуты:

– Почему вы едете в Осаку, Марико-сан?

– Там есть дела, которые уладить могу одна лишь я.

Его угрюмость усиливалась, по мере того как он следил за игрой света на слезе Марико, которая переливалась как осколок радуги.

– Какие дела?

– Дела, которые касаются будущего нашего дома и должны быть улажены мною.

– В таком случае вы должны ехать. – Он изучающе посмотрел на Марико. – Но вы поедете одна?

– Да. Я хочу удостовериться, все ли оговорено между нами и господином Киямой относительно женитьбы Сарудзи. Относительно денег, приданого, земли и тому подобного. Надо выправить бумаги на увеличение его земельных владений. Господин Хиромацу и господин Торанага требуют этого. Я несу ответственность за дом.

– Да, – медленно признал он, – это ваш долг. – Его глаза смотрели в глаза Марико. – Если господин Торанага вас отпустит, поезжайте, но не похоже, чтобы вас отпустили. Но все равно… вы должны вернуться побыстрей. Очень быстро. Неразумно будет оставаться в Осаке хотя бы на мгновение дольше необходимого.

– Да.

– Добираться морем быстрее, чем сушей. Но вы всегда ненавидели море.

– Я все так же не люблю его.

– Но вы пробудете там недолго?

– Я не думаю, что полмесяца или месяц могут иметь значение. Возможно, я чего-то не знаю. Я просто чувствую, что должна выехать сразу.

– Тогда давайте оставим выбор времени за господином Торанагой – если он вообще позволит вам поехать. После прибытия господина Дзатаки и обнародования этих двух свитков единственный выход – война. Ехать сейчас будет слишком опасно.

– Да. Благодарю вас.

Радуясь тому, что все кончилось, он обвел довольным взглядом комнату, не заботясь теперь о том, что его уродливая туша занимает все пространство, что каждое из его бедер шире ее талии, а руки толще ее шеи.

– Это прекрасная комната, лучше, чем я смел надеяться. Я наслаждался здесь, вспомнил, что тело – ничто, только хижина души. Благодарю вас за то, что были здесь. Я так рад, что вы приехали в Ёкосэ, Марико-сан. Если бы не вы, я бы никогда не провел здесь тя-но-ю и никогда бы не прочувствовал до глубины общения с вечностью.

Она поколебалась, потом с опаской подняла чайницу династии Тан. Простой глазурованный сосуд без орнамента. Оранжево-коричневая глазурь покрывала его не полностью, оставляя внизу неровную каемку чистого фарфора, в которой отразились непосредственность гончара и его нежелание скрывать первозданную простоту материала. Бунтаро купил чайницу у Сэн-Накады, самого знаменитого мастера чайных церемоний, за двадцать тысяч коку.

– Это так красиво, – пробормотала она, наслаждаясь прикосновением к фарфору, – так подходит для церемонии.

– Да.

– Вы показали себя настоящим мастером сегодня, Бунтаро-сан. Вы дали мне так много счастья. – В ее низком голосе слышалось напряжение. Она слегка подалась вперед. – Все было прекрасно: и сад, и то, как искусно вы скрыли трещины за счет игры света и тени. И это, – она опять дотронулась до чайницы. – Все чудесно. Даже то, как вы написали на полотенце аи – любовь. Для меня сегодняшним вечером это самое прекрасное слово. – Слезы снова потекли по ее щекам. – Пожалуйста, простите меня, – извинилась она, смахивая соленые капли.

Бунтаро поклонился, смущенный похвалой. Стараясь скрыть свои чувства, он начал заворачивать чайницу в кусок шелковой ткани. Закончив, положил ее в ящик и аккуратно поставил перед ней:

– Марико-сан, если у нас в доме возникли денежные затруднения, возьмите это. Продайте.