Роберт Байрон - Дорога в Оксиану

При подъезде к Герату дорога из Персии идёт через горы, пока не встретит там ещё одну, из Кушки, и не свернёт вниз с холмов в сторону города. Мы приехали тёмной звёздной ночью. Такая ночь всегда полна тайн; в незнакомой стране после встречи с дикими пограничниками я испытал такое сильное волнение, какое с трудом могу припомнить. Внезапно дорога привела нас к лесу из гигантских дымовых труб, чёрные очертания которых, когда мы проезжали мимо, чередовались на фоне звёздного неба. На секунду я остолбенел, ожидая чего угодно, но только не появления фабричных труб, пока, наконец, поражённый этими огромными стволами, не увидел силуэт разрушенного купола 153с причудливыми рёбрами, как у дыни. В тот момент я подумал, что в мире есть только один похожий купол, гробница Тамерлана в Самарканде. Дымовые трубы, следовательно, должны быть минаретами. Я лёг спать и, словно ребёнок в канун Рождества, едва смог дождаться рассвета.

Наступило утро. Выйдя на крышу, прилегающую к гостинице, я увидел картину, где семь небесно-голубых столпов 154вырастают из пустынных полей на нежном фоне вересковых гор. На каждый столп рассвет бросает бледно-золотистый отблеск. Среди них сияет голубой купол, похожий на дыню с откушенной макушкой. Пейзаж более чем живописен, к тому же находится во власти света и ландшафта. При пристальном взгляде каждая плитка – каждый цветок, каждый лепесток на ней – вносит свой малый вклад в гениальность цельного творения. Даже в руинах старинная архитектура напоминает про расцвет минувшего Золотого века. Забыла ли история об этом?

Только отчасти. Миниатюры с видами Герата XV века знамениты и как отдельные произведения искусства, и как источник знаний о персидской и могольской живописи. Но жизнь создавших их людей и сами древние памятники не заняли достойного места в памяти мира.

Причина в том, что Герат находится в Афганистане, а до Самарканда, столицы империи Тимура, но не Тимуридов, проложена железная дорога. Афганистан буквально до недавнего времени был недоступен. Самарканд в течение последних пятидесяти лет привлекал самое пристальное внимание учёных, художников и фотографов. Таким образом, декорациями Тимуридского Возрождения стали Самарканд и Трансоксиана, в то время как Герат, его столица, оставался лишь названием на карте. В наши дни ситуация изменилась на противоположную. Русские закрыли Туркестан, а афганцы открыли миру свою страну. Теперь возможно восстановить баланс. Прогуливаясь по дороге, ведущей к минаретам, я чувствую себя исследователем, нашедшим утраченные книги Ливия или неизвестные картины Боттичелли. Передать переполняющие меня чувства, полагаю, невозможно. Для большинства людей Тимуриды слишком далеки, чтобы романтизировать их историю. Но такова награда за моё путешествие.

Тем не менее эти восточные Медичи не были обыкновенной династией. За исключением Шахруха 155, сына Тимура, и Бабура 156, завоевавшего Индию, все они принесли государственную безопасность в угоду частным амбициям; каждый из них оставался в политике тем, кем являлся и сам Тимур, – флибустьерами в поисках неоткрытых земель. Тимур, создав империю в завоевательном порыве, освободил Оксиану от кочевников и вернул тюрков Центральной Азии в орбиту персидской цивилизации. Его потомки, следуя тому же порыву, растеряли все завоевания и занялись саморазрушением. Они не признавали никакого закона о престолонаследии. Они убивали своих двоюродных братьев и даже восхваляли отцеубийцу. Ханы, один за другим, упивались вином до смерти. Но если целью их жизни и было удовольствие, то искусство они считали высшим его проявлением. Подданные послушно следовали их примеру: стать джентльменом означало быть если не художником, то, по крайней мере, ценителем искусства. Когда знаменитый министр Алишер Навои 157записывал историю Шахруха, то часто цитировал стихи в своём непоэтическом произведении, что и сейчас может вызвать некоторое удивление. Их вкус был изобретателен. Они отправляли художников в Китай за новыми идеями для живописи. Не довольствуясь классическим персидским языком, они писали на тюркском, считая его более выразительным, подобно Данте, который не находил в латыни красоты и живости итальянского языка. Среди даров минувшей эпохи выделяется интерес к биографическим деталям. Несмотря на то, что хронология событий не выдерживает никакой критики, перед нами открывается утомительная летопись политических интриг и гражданских войн, где действующие лица – люди из плоти и крови. В них мы можем узнать наших собственных знакомых. Из дошедших до нашего времени портретов мы знаем, как они выглядели, как одевались и в какой позе сидели на ковре. И памятники, воздвигнутые ими, производят схожее впечатление. Во всём прослеживается личная идиосинкразия, указывающая на столь редкое явление в магометанской истории, как эпоха гуманизма.

По европейским стандартам, это был ограниченный гуманизм. Тимуридский Ренессанс, рождённый при покровительстве властей, пришёлся, как и наш, на XV век и предшествовал возникновению национальных государств. Но в одном отношении эти два течения кардинально различались. Если Европейское Возрождение было в основном реакцией, связанной с отрицанием веры в пользу рационального разума, то Тимуридский Ренессанс совпал с очередной консолидацией религиозных сил. Тюрки Центральной Азии к тому времени успели утратить связь с китайскими материалистическими учениями; именно Тимур утвердил ислам не только как религию, но и как основу социальных институтов. Тюрки, во всяком случае, оказались не слишком склонны к интеллектуальным размышлениям. Потомки Тимура, перенаправившие развитие персидской культуры себе во благо, были озабочены удовольствиями не небесного, а земного мира. Разбираться со смыслом жизни они поручали святым и богословам, которых одаривали при жизни и восславляли после смерти. Но практическую деятельность, на исламской основе, они осуществляли, руководствуясь здравым смыслом, без предрассудков и сантиментов.

Описание образа мыслей, воспитанного в подобной среде, отражено в мемуарах 158Бабура. Они написаны по-тюркски в начале XVI века и дважды переведены на английский язык. В них показан человек, озабоченный повседневными наслаждениями, праздными разговорами, богатыми нарядами, влиятельными людьми, приёмами, музыкой, дворцами и садами, а также потерей ханства в Оксиане и приобретением империи в Индии; кроме того, этот человек интересуется миром природы не меньше, чем политикой, и отмечает такие незначительные факты, как расстояние, проплываемое индийскими лягушками, и честен по отношению к себе, как и ко всем остальным. В этом автопортрете, настолько реальном, что даже в переводе практически слышится его голос, Бабур оставил отпечаток собственной линии жизни. Родившийся в шестом поколении после Тимура, он лишь к концу жизни завоевал Индию, став первым Великим Моголом 159. Покорение Индии казалось лишь второстепенным успехом после тридцати лет борьбы за Оксиану. Но как человек со вкусом, он делал всё возможное для лучшей жизни в столь ненавистной стране. Его слова про Индию показывают его самые высокие устремления. Индийцев он считал уродливыми, их разговоры – пустыми, фрукты – безвкусными, а животных – плохо выдрессированными; «в ремесле и работе нет ни формы, ни симметрии, ни метода, ни качества… при строительстве домов они не ведают ни эстетики, ни климата, ни внешнего вида, ни регулярности». Он критикует их обычаи так же, как Маколей 160критикует их просвещённость или как Гиббон критикует византийцев в свете классической традиции. Поскольку после завоевания узбеками Оксианы и Герата классическая традиция стала угасать и в других регионах, Бабур взялся насаждать её заново. Он и его потомки изменили облик Индии, дали ей лингва франка 161, школу живописи и новую архитектуру. Они возродили теорию единства Индии, которая затем стала основой британского правления. Их последний император 162умер в изгнании в Рангуне в 1862 году, уступив престол королеве Виктории. Потомки Тимура дожили до наших дней и пребывают в бедности и гордости среди лабиринтов Дели.