Эрнест Хорнунг - Раффлс, взломщик-любитель (сборник)

Обижаться на это было бессмысленно, но меня глубоко задевало то, что он не доверяет мне сейчас. Я промолчал, однако легче мне от этого не стало. И особенно остро эта обида ощущалась всю неделю, последовавшую за обедом с участием Розенталя. Когда я встречал Раффлса в клубе, он ничего мне не говорил. Когда я к нему приходил, его не было дома. Или же он просто не открывал мне.

Однажды он сказал, что дело продвигается, но медленно. Обстоятельства оказались гораздо более сложными, чем он ожидал. Но когда я начал задавать вопросы, он отказался на них отвечать. Это вызвало у меня настолько сильное раздражение, что я принял свое собственное решение. Поскольку он не пожелал рассказывать мне о результатах своего наблюдения, я решил затеять собственное расследование. В этот же вечер я отправился к воротам резиденции миллионера.

Дом, который он занимал, показался мне самым большим в районе Сент-Джонс-Вуд. Он расположен на углу двух широких, но малооживленных улиц, и я сомневаюсь, что в радиусе четырех миль найдется более тихое место. Огромный квадратный дом, окруженный садом с лужайками и декоративными кустарниками, также был очень тихим. Светильники были прикручены, и было очевидно, что сам миллионер и его друзья проводят вечер где-то в другом месте. Садовая стена составляла всего несколько футов в высоту. С одной стороны в ней имелась боковая дверь, ведущая в застекленный туннель. Кроме этой двери имелись две полукруглые подъездные дорожки, ведущие к двум запирающимся на засов воротам, которые в настоящий момент были распахнуты настежь. Везде царила такая тишина, что я едва не поддался соблазну войти на территорию особняка и осмотреть ее, ни от кого не таясь. Я уже собирался привести этот план в исполнение, как вдруг услышал чьи-то шаркающие шаги на тротуаре у себя за спиной. Быстро обернувшись, я увидел темное нахмуренное лицо и грязные сжатые кулаки какого-то оборванного бродяги.

– Ты идиот! – прошипел он. – Ты полный идиот!

– Раффлс!

– Вот именно, – свирепо прошептал он, – сообщи об этом всей округе, да погромче!

С этими словами он развернулся и побрел прочь, пожимая плечами и что-то бормоча себе под нос, как будто я отказал ему в подаянии. Несколько мгновений я стоял в полной растерянности, возмущенно глядя ему вслед. Затем я пошел за ним. Он волочил ноги, его колени подкашивались, а голова тряслась. Одним словом, это была походка восьмидесятилетнего старика. Наконец он остановился между двумя фонарными столбами, поджидая меня. Когда я подошел, он прикуривал короткую глиняную трубку, набив ее омерзительным табаком и чиркнув столь же зловонной спичкой, что позволило мне разглядеть тень улыбки.

– Ты должен простить мне мою несдержанность, Банни, но это действительно очень глупо с твоей стороны. Я тут пустил в ход все свои ухищрения: один вечер попрошайничаю, на следующий день прячусь в кустах – одним словом, делаю все от меня зависящее, лишь бы не стоять и не пялиться на этот дом, как это только что сделал ты. Это костюмированное представление, а ты взял и явился в своей обычной одежде. Ты понимаешь, что они начеку день и ночь. Это самый твердый орешек, который мне когда-либо приходилось раскалывать!

– Что ж, – ответил я, – если бы ты все это рассказал мне раньше, я бы не пришел. Но ты не сказал мне ничего.

Раффлс долго смотрел на меня из-под сломанных полей поношенного котелка.

– Ты прав, – после довольно продолжительной паузы произнес он. – Я был слишком скрытен. Для меня это стало второй натурой, особенно когда я готовлюсь к делу. Но в отношении тебя, Банни, этому положен конец. Сейчас я пойду домой, и я хочу, чтобы ты пошел за мной. Но бога ради, держись подальше и не разговаривай больше со мной, пока я сам с тобой не заговорю. А теперь дай мне от тебя оторваться.

И он снова зашагал прочь, бродяга в обносках, сунувший руки с оттопыренными локтями в карманы, одетый в потрепанное пальто с развевающимися полами.

Я дошел, следуя за ним, до Финчли-роуд. Там он сел в омнибус, и я расположился также наверху, позади него, оставив между нами несколько рядов. Впрочем, этого было недостаточно, чтобы избежать зловония его отвратительного табака. Меня поразило то, что он способен до самых мельчайших деталей следовать повадкам избранного образа. Он, который курил единственный сорт сигарет! Именно этот последний и, казалось бы, незначительный штрих окончательно покорил меня, бесследно стерев все остатки негодования. Я в очередной раз восхитился товарищем, способным внезапно ослепить, сверкнув свежей и неожиданной гранью своего характера.

Мы приблизились к Пикадилли, и мне было очень интересно, как он поступит. Не мог же он в таком виде явиться в Олбани. Но нет, он пересел в другой омнибус, идущий на Слоун-стрит, и я снова расположился за ним. На Слоун-стрит мы снова пересели и в конце концов очутились на Кингс-роуд. К этому времени мне уже не терпелось узнать, куда же мы все-таки едем, но в неведении я оставался недолго. Раффлс вышел. Я последовал за ним. Он перешел через дорогу и исчез, свернув в темный переулок. Я поспешил за ним и едва успел заметить взметнувшиеся полы пальто в тот самый момент, когда он уже снова скрывался в еще более темном, вымощенном каменными плитами закоулке справа. Он опять держался и шел как молодой мужчина. Каким-то неуловимым образом он теперь выглядел более респектабельно. Но кроме меня, его никто не видел, потому что закоулок был абсолютно пустынным и нас окружала кромешная тьма. Дойдя до конца ряда домов, он отпер входную дверь одного из них и шагнул в еще более темную прихожую за ней.

Я инстинктивно отпрянул и услышал, как он усмехнулся. Видеть друг друга мы уже не могли.

– Все нормально, Банни! На этот раз никаких проделок. Это студии, мой друг, и я на совершенно законных основаниях снимаю одну из них.

И в самом деле, спустя минуту мы уже находились в просторной комнате с застекленным потолком, мольбертами, платяным шкафом, подиумом и всеми остальными атрибутами профессии художника, за исключением признаков собственно работы. Первым, что я заметил, когда Раффлс зажег газ, были блики на шелковой шляпе, висевшей на крючке рядом со всей остальной его обычной одеждой.

– Высматриваешь произведения искусства? – продолжал Раффлс, закуривая сигарету и начиная стаскивать с себя лохмотья. – Боюсь, что ты их тут не найдешь, но зато тут есть холст, к которому я все время намереваюсь приступить. Я всем тут рассказываю, что повсюду ищу свою идеальную модель. Дважды в неделю лендлорд отапливает студию по моему требованию, а я заглядываю сюда, чтобы оставить свежую газету и аромат Салливана. Какие же они чудесные после этого мусора! Я исправно вношу арендную плату и являюсь хорошим во всех отношениях жильцом. И это очень полезное маленькое пристанище, которое в любую секунду может оказаться жизненно необходимым. Тем временем сюда входит оборванец, а выходит щеголь, и никто не обращает ни малейшего внимания ни на одного из них. Вполне вероятно, что в это время ночи во всем здании вообще нет никого, кроме нас с тобой.