Якоб и Вильгельм Гримм - Полное собрание сказок и легенд в одном томе

Вернулась бедняжка от ведуньи, но время до наступления полуночи тянулось очень медленно. Наконец светлый круг месяца выплыл на небе, и она вышла к пруду, села на берегу его и стала расчесывать свои длинные черные волосы золотым гребнем; а расчесав, положила его около самой воды. Вскоре после того в глубине пруда зашумело, поднялась среди пруда волна, подкатилась к берегу и унесла с собой гребень. Прошло ровно столько времени, сколько было нужно, чтобы гребню погрузиться на дно, как водная поверхность раздвинулась и голова егеря показалась над нею. Он не говорил, но печально посмотрел на жену. В то же мгновение набежала другая волна и покрыла голову егеря. Все исчезло – пруд снова лежал в берегах своих, спокойный по-прежнему, и только полный лик луны отражался в нем.

Безутешно вернулась бедная женщина домой, и сновидение вновь указало ей путь в хижину старухи. Вторично отправилась она туда и стала жаловаться ведунье на свое горе. Старуха дала ей золотую флейту и сказала: «Обожди до полуночи и тогда возьми эту флейту, садись на берегу пруда, сыграй на ней хорошенькую песенку, а затем положи флейту на песке – увидишь, что случится».

Женщина все исполнила, что ей старуха сказала. И едва только флейта очутилась на песке, как зашумело в глубине: поднялась волна, набежала и унесла с собою флейту. Вскоре после того из воды выставилась уже не только голова егеря, а он весь поднялся до пояса. Он радостно простирал руки к жене, но набежала другая волна и укрыла его под собой.

«Ах, что мне в том, что я моего милого вижу на мгновение, чтобы вновь его утратить!» – сказала несчастная. Тоска вновь наполнила ее сердце, а сновидение в третий раз привело ее в дом старухи. На этот раз ведунья дала ей золотую самопрялку, утешала ее и сказала: «Не все еще выполнила; обожди, пока наступит полнолуние, возьми самопрялку, напряди полную шпульку, а когда окончишь, поставь самопрялку у самой воды – и увидишь, что будет».

Все так и было выполнено. Едва показался полный месяц, она понесла золотую самопрялку на берег пруда, усердно пряла на ней до тех пор, пока не заполнила всей шпульки льняною пряжей. Когда же самопрялка была поставлена на берегу, зашумело еще сильнее прежнего в глубине, большая волна набежала на берег и унесла самопрялку. Затем в струе воды поднялся из пруда весь егерь, быстро выпрыгнул на берег, схватил жену за руку и побежал. Но они еще не успели далеко убежать, как весь пруд вздулся со страшным шумом и с необычайною силою покатил свои волны в поле, вслед за бегущими. Они уже видели неизбежную смерть перед глазами, когда несчастная женщина в ужасе стала взывать о помощи к ведунье, и та в тот же миг превратила их – ее в жабу, а его в лягушку. Воды пруда никак не могли их утопить, однако же разлучили их и разметали в разные стороны.

Затем воды стали сбывать постепенно, и оба супруга, опять выбравшись на сушу, возвратились вновь к своему человеческому образу. Но ни один из них не знал, где остался другой; они очутились среди чужих людей, которые даже не знали их отчизны. Их отделяли друг от друга высокие горы и глубокие долины. Из-за пропитания они вынуждены были пасти овец и много лет сряду должны были гонять свои стада по полям и лесам; и сердца их были исполнены печали и тоски по родине.

Когда однажды весна снова явилась на земле и егерь и жена его одновременно выгнали стада свои в поле – случай заставил их встретиться. Он первый увидел чье-то стадо овец на отдаленном склоне горы и погнал свое стадо в том же направлении. Они сошлись в одной долине, не узнали друг друга, однако и тому уже радовались, что не были по-прежнему одинокими. С того дня они ежедневно пасли стада свои рядом: говорили они между собой немного, но у них было легче на душе. Однажды вечером, когда полный месяц катился по небу и овцы уже улеглись на покой, пастух вынул из сумы флейту и сыграл на ней прекрасную, хотя и грустную, песню. Закончив песню, он заметил, что пастушка горько плачет. «О чем ты плачешь?» – спросил он. «Ах, – отвечала она, – точно так же светил месяц, когда я в последний раз эту самую песню играла на флейте, и из-под воды пруда показалась голова моего милого». Он посмотрел на нее, и у него словно чешуя с глаз спала – он узнал жену! И в то время как он в нее вглядывался, а месяц ярко освещал его лицо, и она его узнала. Они обнялись, поцеловались – и были ли они счастливы, об этом нечего и спрашивать.

Портной и золотых дел мастер шли как-то вместе путем-дорогою и однажды вечером услышали, уже после заката солнечного, отдаленные звуки музыки, которые доносились все явственнее; она звучала как-то странно, но очень весело, так что они позабыли даже об усталости и быстро пошли далее. Месяц уж высоко поднялся на небе, когда они достигли холма, на котором увидели много маленьких людей – мужчин и женщин, – которые, взявшись за руки, весело и радостно кружились в общей пляске, при этом и пели они премило – это-то и была та музыка, которую еще издали слышали наши путники. Среди их хоровода сидел старик, немного поболее всех остальных человечков; он был одет в пеструю одежду, и седая борода покрывала грудь его. Оба путника остановились в изумлении и стали смотреть на пляску. Старик кивнул им, пригласил войти внутрь хоровода, и маленькие люди охотно впустили их в свой круг. Золотых дел мастер был горбат и, как все горбатые, очень бодрился – он вступил первый; портной сначала как будто немного побаивался и держался в сторонке, но, увлеченный общим весельем, решился последовать за товарищем внутрь круга. Круг тотчас сомкнули, и маленькие люди опять принялись петь и продолжали свою пляску с большим увлечением. Старик же взял широкий нож с пояса, отточил его, и, когда тот оказался уже достаточно острым, старик стал вглядываться в пришельцев. Тем стало страшно, но у них немного было времени на раздумье: старик сначала ухватил золотых дел мастера и с величайшей быстротою обрил ему волосы на голове и бороде; то же самое произведено было и с портным. Однако же они совершенно оправились от испуга, когда старик, покончив свою работу, ласково потрепал их по плечу, как бы желая выразить этим, что они хорошо поступили, не оказав ему никакого сопротивления. При этом он указал им пальцем на кучу углей, лежавшую в стороне, и знаком истолковал им, что они должны этим углем набить себе карманы. Оба они повиновались ему, хотя и не знали, на что им могли пригодиться угли; а затем они пошли далее по дороге, чтобы отыскать себе ночлег. Когда они опустились в долину, колокол соседнего монастыря пробил полночь – мигом смолкло вдали пение; все исчезло, и холм, освещенный ярким сиянием месяца, опустел.

Оба путника отыскали себе на дороге харчевню, в которой и улеглись спать на соломе, накрывшись своим платьем; из-за усталости они позабыли даже вынуть уголья из карманов. Какая-то особенная тяжесть, давившая их тело, заставила их пробудиться ранее обычного. Они схватились за карманы и глазам своим не хотели верить, увидев, что они наполнены не угольями, а чистым золотом; да притом оказалось, что и волосы, и бороды успели у них вновь отрасти. Оба они нежданно разбогатели; однако золотых дел мастер, жадный до денег и лучше успевший набить свои карманы, приобрел, по крайней мере, вдвое против портного. Ну а уж известно, что корыстолюбец, имея много, желает всегда еще большего; а потому золотых дел мастер и предложил портному остаться в той местности еще на денек, а вечером выйти на прогулку, чтобы еще больше добыть себе богатства от старика на холме. Портной отказался, сказав: «С меня хватит того, что есть, и я доволен: теперь из подмастерьев мастером сделаюсь, женюсь на своей зазнобушке и буду счастлив». Однако же ради удовольствия товарища он согласился остаться еще на один день. Вечером золотых дел мастер вскинул на плечи еще пару кошелей, чтобы было куда покласть золото, и пустился по дороге к холму. Как и в предшествующую ночь, он застал маленький народ за плясками и пением; старик опять его выбрил и указал ему на уголья, предлагая захватить их с собою. Тот не заставил себя просить, набил в карманы сколько мог снести, возвратился домой совершенно счастливый и накрылся своим платьем. «Как ни тяжело золото, – думал он про себя, – ну да уж я это как-нибудь вынесу». И наконец заснул со сладким предвиденьем того, что завтра он проснется богачом. Едва продрав глаза, он быстро поднялся, чтобы осмотреть свои карманы; но каково же было его изумление, когда он ничего не вытащил из своих карманов, кроме черных угольев. «Ну да у меня еще осталось то золото, которое я получил в предшествующую ночь», – думал золотых дел мастер и вынул это золото – и как же испугался, когда увидел, что и то золото тоже обратилось в уголь. Он ударил себя по лбу рукою, запачканною углем, и тогда только почувствовал, что у него и голова, и борода – голы-голешеньки. Но беда была не только в этом: он только теперь увидел, что сверх прежнего горба на спине у него вырос еще и другой спереди, на груди. Тут признал он в этом наказание, понесенное им за корыстолюбие, и громко начал плакать. Добряк портной, разбуженный этим плачем, утешал несчастного товарища сколько мог и сказал ему: «Ты был моим товарищем в пути, так поселяйся у меня, и я разделю с тобою мое богатство». Он и сдержал слово; но его товарищ остался на всю жизнь с двумя горбами и вынужден был прикрывать шапочкой свою оголенную голову.