Кэти Аппельт - Ночь голубой луны

Доуги так любил эту укулеле. Когда он касался её струн, слова его песен лились согласно с её звучанием: ясно, звонко, радостно. Никакого заикания. Просто чудо. Он не считал себя музыкантом или тем более композитором. Конечно нет! Просто когда он вернулся после войны домой в Нью-Джерси и его била непроходящая дрожь, в один прекрасный день к нему пришёл его дядя Сильвестр и принёс ему укулеле.

– Вот, возьми, – сказал он. – Когда-то и я получил её в подарок. Тогда я тоже вернулся с войны, только с другой.

Доуги взглянул на крошечную гитару, не в силах вымолвить ни слова. Он не смог даже выдавить из себя «с-с-с-спасибо». Впрочем, дяде и не нужны были его слова. Он просто сказал:

– Каждый, кто был на войне и выжил, чтобы рассказать о ней, не может обойтись без музыки. – Помолчал и добавил: – Укулеле тебе поможет.

Больше дядя Сильвестр ничего не стал объяснять, а просто вручил гитару Доуги и вышел, закрыв за собой дверь.

Доуги не собирался никому рассказывать о войне, о том, что ему довелось там увидеть, услышать, почувствовать и пережить. Об этом невозможно было рассказать. Он просто не смог бы выжать из себя ни слова, даже если бы очень захотел. Он остался сидеть за столом, весь дрожа с головы до ног. А укулеле дяди Сильвестра лежала возле него на столе, крохотная и молчаливая.

Так она и лежала, пока мама Доуги не взяла её и не сунула ему в руки. И тогда он слегка коснулся нейлоновых струн большим пальцем. В ответ инструмент зазвенел. Вот этим-то укулеле и отличается от всех других гитар и от всех вообще струнных инструментов: она не поёт, она звенит. Звенит, почти как колокольчик, свежим, чистым, ясным звоном.

С тех пор Доуги не расставался с ней. Она лежала у него на пассажирском сиденье, когда он вёл свой жёлтый автобус по трассам, шоссе и городским улицам. Он ехал всё дальше и дальше, пока наконец не остановил автобус в Техасе возле солнечного песчаного пляжа. И с тех пор каждый вечер он сидел на крыльце призрачно-голубого дома, перебирал струны укулеле и пел свои песни ясно, звонко, радостно, ни капельки не заикаясь. Он пел для Берегини и для Синь.

Но всё это было до происшествия с крабами, расколотой миской, разбитыми цветочными горшками и сломанной укулеле. Так он и не спел свою песенку из трёх слов, глядя на луну, круглую, как тарелка с дымящимся гумбо.

В глазах у Верта застыла тревога. Волны становились всё выше, ветер – всё сильнее. Маленькая шлюпка предназначалась для тихого пруда, а не для Мексиканского залива. Даже самая незначительная из океанских волн была для неё слишком большой.

Надо было как можно скорей отыскать дорогу домой.

Берегиня огляделась. Кругом вода, вода, вода… «Стрелка» не шла в каком-то одном направлении, а кружилась, вертелась, всё время меняя курс. Её бросало то влево, то вправо, то вперёд, то назад. Порой она вдруг замирала на месте, словно для того чтобы перевести дух, а потом снова начинала кружиться. Берегиня чувствовала, как крепчает ветер и волны становятся больше.

Шлюпка всё кружилась и кружилась… И голова у Берегини тоже кружилась…

Где же Мэгги-Мэри? Берегиня снова попыталась позвать её:

– Эй! Эй! Мы здесь!

Голос у неё сорвался.

Её мать должна быть где-то рядом. Ведь именно здесь Берегиня видела её в последний раз. Она прислушалась. Ответа не последовало. Даже ветер перестал повторять её имя. Луна высоко над головой была величиной с донышко банки из-под газировки.

Берегиня вдруг почувствовала, какая она маленькая, размером с крошечного малька или даже меньше. Где же мама? Все эти годы она была уверена, что её мать здесь, рядом, что она присматривает за ней, ждёт её и помогает ей.

Мама… Где же она? Где?

Одна глубокая тёмная ночь,

плюс

одна маленькая-маленькая шлюпка,

плюс

одна девочка с талисманом на шее,

плюс

одна чайка со сломанным крылом,

плюс

один безбрежный океан,

плюс

одна полная голубая луна –

равняется

чему?

Равняется

одному испуганному псу.

От перемены мест слагаемых

сумма не меняется.

Капитану стало скучно сидеть в шлюпке, тем более что в ней не имелось съестных припасов. И он решил снова ненадолго покинуть своих отправившихся в плавание друзей, чтобы слегка подкрепиться.

Капитан взлетел со скамейки и взмыл прямо к небу. Отталкиваясь крыльями от влажного океанического воздуха, он поднимался всё выше и выше. С высоты своего полёта он взглянул вниз на Верта и Берегиню. Они казались такими крошечными посреди всей этой массы воды. Чайка, у которой вдруг возникло какое-то другое желание, кроме желания поесть, – это редчайший экземпляр. Капитан был типичной чайкой. Но в этот миг он оказался выше своей природы и от души пожелал, чтобы у девочки и пса выросли крылья, и чтобы его друзья вслед за ним поднялись в воздух, и чтобы они все втроём полетели домой.

А Берегиня, сидя внизу, в маленькой шлюпке, смотрела не на Капитана, а на волны. На волны, которые становились всё больше и больше.

Мэгги-Мэри пора появиться. Самое время.

– Где ты? Ау! – крикнула Берегиня. – Отзовись! Где ты?

Она сидела в шлюпке, нервно поглаживая её края ладонями. Дерево было тёплым и гладким.

Внезапно у неё возникло чувство, что всё это когда-то уже происходило с ней, что она вот так же держалась уже за края шлюпки, качавшейся на волнах. Вот только шлюпка была другая.

Воспоминание оказалось таким ярким, что у неё перехватило дыхание. Всё происходило точно так же. Но была другая шлюпка – ещё меньше. И было это давным-давно.

Она сжимала края шлюпки, качавшейся на всё растущих волнах.

Когда-то это всё уже было. Когда?

Свернувшись калачиком, она улеглась на дно лодки, тесно прижавшись к Верту. Верт весь дрожал. Свет луны, совершавшей свой путь по небосводу, померк, и шлюпка внезапно стала набирать ход. Казалось, её кто-то толкает вперёд. Берегиня снова села на скамейку и огляделась по сторонам.

И вдруг справа… Она протёрла глаза и присмотрелась получше. Наверное, ей только показалось в рассеянном лунном свете. Или это всё игра воображения? И тут она увидела это с другой стороны. Слева.

Огромный плавник.

Он описывал круги вокруг шлюпки. Берегиня сползла на дно, прижала к себе Верта и крепко обняла его. Другой рукой она сжимала талисман, висевший у неё на шее. Плоский диск холодил пальцы, но она не разжимала их.

Прохладный ночной ветерок влетел в приоткрытое окошко, покружил над спящей Синь и притаился на её подушке. Во сне Синь поёжилась и натянула простыню до подбородка. Она спала крепко. Так крепко, что даже не почувствовала, если бы легонько постучали по её плечу.