Рейф Ларсен - Невероятное путешествие мистера Спивета

Блокнот ЭОЭ. Украден из кабинета доктора Клэр

Начав читать блокнот доктора Клэр, я осознал, до чего же на самом деле индивидуален каждый почерк. Я никогда не воспринимал доктора Клэр отдельно от ее манеры писать: эта вот характерная «Э» всегда казалась мне ее неотъемлемой частью. Теперь, сидя в поезде вдали от маминого кабинета, я понял: мамин почерк – не врожденное свойство, а результат прожитой жизни. Эти знакомые движения запястья отшлифованы тысячью различных обстоятельств: учителями, детскими стихами, проваленными научными изысканиями, возможно даже – любовными письмами. (Писала ли моя мама когда-нибудь любовные письма?) Интересно, что бы сказал эксперт-графолог про мамин почерк? А про мой?

Читая это красочное описание родов, я вдруг понял: как Эмма появилась от Элизабет, так сам я появился из доктора Клэр. Чудновато как-то . Как сформулируешь таким образом, очень непривычно звучит. Она не просто старшая женщина, живущая в том же доме, что и я, а мой создатель .

«Как истово он собирал все, что выбрасывает море».

Сам не замечая, что делаю, я начал набрасывать на полях блокнота маленькие иллюстрации. Знаю, знаю – нельзя портить чужие вещи! Но я просто не мог удержаться.

Мизинец у отца, большой палец у Грегора – неужели у всех по-настоящему крепких мужчин есть своя ахиллесова пята? Как супергерои, они могут сохранить силу, лишь лелея тайную слабость…

А у меня есть своя ахиллесова пята? Ну да, конечно, я не так уж и силен. Может, у меня все тело – моя ахиллесова пята, поэтому-то отец и глядит на меня с таким выражением (AU‑2, AU‑17, AU‑22).

И тут я увидел – на полях мама приписала:

«Эти два томика так странно смотрелись рядом со справочниками по таксономии, атласами и трудами по геологии, что и без того скептически настроенные коллеги Эммы частенько отпускали шутки по поводу изначального владельца двух “Гулливеров“».

Ох, как мне понравилось! Я даже задумался, не раздобыть ли мне самому два экземпляра этой книги и не поиграть ли одним с Очхориком, чтоб сымитировать эффект, произведенный морем. Но тут вспомнил, что движусь сейчас отнюдь не в сторону дома или Очхорика. Внезапно на меня накатила тоска по причудливому узору полок на стенках моей спальни, по старым, утащенным из сарая доскам, сгибающимся под тяжестью блокнотов. Полки на стенах – глубоко личная штука, вроде отпечатков пальцев.

Рис. 1. Из раскраски Лейтона

Рис. 2. Из моей раскраски

Да! Раскраска с первым Днем благодарения и первопоселенцами! Наша сводная тетя Доретта несколько лет назад подарила нам с Лейтоном по такой раскраске. Оба мы так и не использовали их должным образом: Лейтон залезал за контуры, а я вместо раскрашивания подписал всякие измерения и асимптоты. Интересно, может, Эмма под столом тоже пририсовывала асимптоты? Нет, этого требовать было бы уже чересчур. Мы с ней – два разных человека, не один и тот же.

Еще одно примечание на полях:

Маленькая незаконная радость – не надо никаких доказательств.

В обычных обстоятельствах я не меньший фанат твердых доказательств, чем любой другой, но при виде этой маминой приписочки ощутил восхитительный трепет опасности…

«Да-да, мама, – подумал я. – Конечно, не переживай из-за этого гнусного карлика по имени Доказательство. Доказательство, затормозившее твою карьеру и обрекшее тебя двадцать лет прозябать в топях неопределенности» .

– Ко всем чертям доказательства! – завопил я во все горло, но тут же устыдился. Мой возглас тяжко повис в пустом салоне «виннебаго».

– Прости, – сказал я Валеро. Он не ответил. Держу пари, Валеро тоже не верил в доказательства.

Походка идущего мимо мужчины, чуть приволакивающего ногу.

Я тоже всегда подмечаю такие вот вещи – особенно прихрамывание, пришепетывание и косящий взгляд.

Очень ли это плохо с моей стороны? Отец всегда говорит: таращиться на людей с физическими изъянами, которыми наградил их Господь – ужасно невежливо. Но, может, склонность все замечать , а потом изо всех сил стараться «не таращиться» – тоже своего рода изъян? Очень ли было некрасиво с моей стороны сперва уставиться во все глаза на хромого старика, а потом торопливо отводить взор? Видит Бог, в чем-нибудь таком я уж точно виновен.

– Он картограф, Валеро! – воскликнул я.

Валеро не ответил.

– И пират! – обратился я к Рыжебородому.

Тишина.

Ну и ладно, ничего, что мои друзья не хотят говорить. Я нашел исток реки.

В этом месте на полях мама нарисовала какие-то закорючки.

Просто каракули – несколько перекрывающихся окружностей, скорее всего, без всякого смысла, – однако была своеобразная красота в том, как рассеянно выводит загогулины на полях страницы перо, пока ум бурлит и клокочет, пребывая в каких-то дальних далях. Такие вот каракули – плодородная почва: зримое свидетельство напряженной работы мысли. Хотя оно и не всегда так: Рикки Лепардо постоянно рисует каракули, а мыслителем его никак не назовешь.

«Центральный лепесток не похож на остальные».

Доктор Йорн мне точно так же объяснял – про точно тот же цветок. У него в спальне в Бозмене висел рисунок бражника.

Очередная пометка на полях:

Позвонить Терри.

Терри? Почему это имя звучит так знакомо?

– Терренс Йорн. – Мистер Джибсен по телефону произнес то же уменьшительное имя. Когда взрослые называют друг друга по именам, мне всегда кажется, будто они разговаривают каким-то кодом, относящимся к миру, где взрослые люди делают всякие взрослые вещи, которых я не понимаю.