Эмми фон Роден - Дочь музыканта

– Бедняжка, конечно ты проголодалась. Меня не было целый день.

Герр Брандт хотел встать, чтобы помочь ей, но не смог. Его одолела дурная, болезненная слабость.

– Сегодня тебе придется самой все приготовить к ужину, Миньона, я что-то совсем без сил. Но ты, моя умница, справишься со всем сама, правда?

– Мой хороший, мой родной, – печально сказала девочка и погладила отца по узкой скуле и ввалившейся бледно-восковой щеке. – Ты посиди, я сама все сделаю. Ты сегодня снова много кашлял? Вот подожди, я вырасту и заработаю много-много денег. Мы с тобой будем жить в роскошном замке, ездить в золотой карете, есть жаркое и пирожные каждый день. Вот будет хорошо, правда?

В своих огромных туфлях она прошаркала на «кухню», так они называли небольшой закуток, где стояла маленькая печка с плитой, служившая и для обогрева, и для приготовления пищи. Рядом с ней висела деревянная полка, и подразумевалось, что она служит для запаса провизии. Вот только сейчас на ней не было никаких продуктов, лишь с краю сиротливо примостилась коробка дешевого чая со смесью душистых трав.

Девочка открыла заслонку печи и обнаружила, что огонь давным-давно погас.

– Ах, папа, уголь, похоже, прогорел, – вздохнула она невесело. – И что теперь делать?

Она вернулась к кровати. Отец обнял ее, не открывая глаз. Так худо он себя еще никогда не чувствовал. Он услышал вопрос Миньоны и, сделав над собой усилие, попытался встать, но напрасно. У него подломились ноги, и он снова рухнул на кровать.

– Детка, – сказал он тихо и отчетливо, – подай мне бальзам. Пекарь дал мне его вместе с кренделями, вдруг это поможет.

– Сейчас!

Миньона с трудом вытащила пробку из бутылки, плеснула в кружку немного темной жидкости и подала отцу. Оказалось, что он не может держать кружку самостоятельно, потому что у него мелко дрожат руки. Девочка с испугом посмотрела на него.

– Папа, папа! – закричала она со слезами на глазах. – Ты же совсем болен. Ты такой бледный, точь-в-точь как мама перед смертью. Нет-нет, только не умирай! Не оставляй меня!

Миньона со страхом прижалась к отцу, и он собрал все силы, чтобы успокоить взволнованного ребенка. С безграничной любовью он погладил дочь по кудрявой головке и чуть слышно пробормотал:

– Не плачь, успокойся, дорогая. Поднеси кружку к моим губам, вот так.

Герр Брандт с трудом сделал несколько глотков, капли бальзама потекли по подбородку.

– Тебе лучше? – спросила Миньона, глядя на отца робко и вместе с тем требовательно.

– Все будет хорошо, – прошептал он бесцветным голосом. – Садись ко мне поближе, мой цветочек, моя Миньона, пообещай, что всегда будешь хорошей и честной девочкой!

Она доверчиво прижалась к нему, но, услышав последние слова отца, чуть отодвинулась и заглянула ему в лицо своими огромными темными глазами.

– Конечно я буду хорошей, папа! Я хочу всегда тебя радовать, – голос у нее задрожал, и она бросилась ему на шею.

Герр Брандт покачал головой и задумчиво посмотрел на нее.

– Я не об этом говорю. Когда я уйду к нашей маме, а ты останешься, обещай, что будешь хорошей, моя дорогая. Ты должна помнить, что мы с мамой всегда рядом с тобой, даже если ты нас не видишь.

Благословляющим жестом он возложил руку на голову дочери. Он был совершенно спокоен, глаза устремлены к небу, а губы двигались в безмолвной молитве за ребенка, самое дорогое, что он оставлял на этой земле.

– Не покидай меня, папа, будь всегда со мной! – дрожащая девочка с тоской и страхом смотрела на отца.

– Играй «Прелюдию», Миньона, – выдохнул больной музыкант едва слышно, но девочка его поняла.

Она схватила скрипку, и в маленькой нищей каморке зазвучала первая музыкальная фраза любимой вещи герра Брандта. Он сам часто играл ее. Сначала, когда сам учился музыке. Потом – для матери Миньоны, когда ухаживал за ней, и когда она согласилась выйти за него замуж, и когда она подарила ему дочь. А позже с восторгом аккомпанировал на старом, хорошо настроенном фортепиано Миньоне, ведущей первую партию на скрипке.

Последняя нота затихла, музыкант закрыл глаза. Его лицо преобразилось и вдруг стало совсем спокойным и прекрасным.

Миньона тихонько положила скрипку на фортепиано, чтобы не разбудить отца. Она разулась и на цыпочках подошла к кровати. Со сложенными на груди руками она смотрела на спящего.

«Если он хорошо поспит, то выздоровеет», – подумала она с наивной детской надеждой.

Увы, ее отец никогда не проснется снова. Герр Брандт освободился от всех забот и переступил порог вечности, оставив свою дочь одну в огромном мире.

В этот вечер Миньона долго сидела неподвижно, боясь пошевелиться и нарушить сон отца. В глубокой тьме за окном свистел ветер, тоскливо завывая в печной трубе. От этого девочке было жутковато. К тому же она боялась, что отец не сможет спать под такой аккомпанемент ветра.

– Папа, ты спишь? – прошептала девочка.

Она не получила никакого ответа.

– Ты спишь, папа? – спросила она громко, схватила его за руку и тут же испуганно отстранилась.

Рука была холодной и жесткой. Встревоженная, растерянная девочка заплакала от страха.

– Папочка, миленький, ты слышишь? – снова воскликнула она и сжала его руку. – Прошу тебя, проснись, мне страшно.

Плач ребенка и испуганные вскрики услышала соседка фрау Штайнбах – прачка, которая жила через тонкую стенку от музыканта в такой же каморке. Она вошла к Брандтам, держа в руках зажженную лампу. Миньона сощурилась от внезапного света, а прачка осветила кровать и посмотрела на бледного музыканта – ей сразу стало ясно, что произошло.

В комнате стоял ледяной холод. Старая прачка не знала слов утешения, потому что и сама их никогда не слышала. С грубой прямотой она сказала дрожащей заплаканной Миньоне:

– Твой отец мертв. Можно сказать, отмучился.

Миньона, услышав слово «мертв», громко вскрикнула:

– Это неправда, мой отец не умер! – Она бросилась к телу и упала на него: – Папочка, открой глаза, посмотри на меня! О нет, он не умер!

– Довольно, – отрезала фрау Штайнбах, – покойника нужно оставить в покое.

Она за руку стащила девочку с кровати.

– Твой отец заслужил отдых, он достаточно настрадался в жизни. Теперь о тебе будет заботиться Господь, он хороший отец для всех и никогда не оставляет сирот.

Миньона заплакала. Она почти не слушала, что говорит прачка. И думала только о том, что придут люди, одетые в черное, и унесут ее отца так же, как два года назад унесли мать.

Старая прачка сочувственно погладила девочку по мокрой щеке.

– Пойдем ко мне, – сказала она. – Тебе нельзя здесь оставаться. Или, может быть, у тебя есть родственники? Тогда я отведу тебя к ним.