Эмма Кэрролл - Небесные преследователи

– Держись! – кричу я. – Не отпускай!

Хотя что ему еще остается, раз мы так и не развязали проклятый узел. Мальчик несется через поле, покачиваясь на ветру вверх-вниз. Я мчусь следом. Мы пробегаем еще одно поле. Перемахиваем через заборы. Пересекаем тропинку. Ноги едва меня слушаются, когда предмет – ох, наконец-то! – приземляется в центре очередного поля. Мальчик касается ногами распаханной земли. Я, запыхавшись, останавливаюсь рядом.

– Подует ветер – и он опять взлетит, – ловя воздух ртом, говорю я. – Ради всего святого, развяжи уже этот узел.

– Я не смею, – отвечает он. – Если он улетит без меня, мы потеряем прототип.

– И тебя тоже потеряем, – говорю я, не спрашивая, что такое «прототип».

Однако, судя по всему, страх совершенно его парализовал. Поэтому я сама принимаюсь за узел, и вскоре мне удается его ослабить. Тем временем ветер ерошит мне волосы.

Летающий предмет снова надувается. В-в-в-в-в-жух – и он готов сорваться в воздух. Мальчик вскрикивает, пытаясь удержаться на ногах. Но предмет взмывает над землей, и мальчик, спотыкаясь, бежит следом. Я в отчаянии пытаюсь схватить его за куртку. За ноги. За что угодно. Но он бежит слишком быстро.

Из-за моей спины раздается крик:

– Бога ради, хватайся за другую веревку!

Рядом со мной по ветру хлопает длинный канат, и я из последних сил хватаюсь за него руками. Теперь меня тоже несет вперед. Я все еще бегу по земле, еле успевая перебирать ногами.

Внезапно земля уходит у меня из-под ног. Мы поднимаемся. И поднимаемся. У меня ёкает в груди. Я бегу по воздуху. Веревка резко дергается у меня в руках, и мне остается лишь вцепиться в нее покрепче.

Однако мальчик не выдерживает. Сердце колотится у меня в горле, пока я наблюдаю, как он медленно, медленно, медленно отпускает веревку и беззвучно падает. Я зажмуриваюсь: не могу смотреть вниз.

Однако тревога пересиливает: мне надо убедиться, что с мальчиком все в порядке. Я бросаю взгляд на землю. Он лежит в траве, в метрах трех подо мной. Я вижу макушку склонившегося над ним мужчины.

– Скажи что-нибудь, сынок? Тебе больно?

Голос доносится до удивления четко:

– Очень. Честно сказать, папа, больше я на это не согласен. Так что не спрашивай.

Мальчик – его сын – с трудом садится. И замечает меня:

– Посмотри! Эта девочка! Ох, боже правый! Посмотри!

Они, задрав головы, таращатся на меня. На их лицах написано изумление. Даже зависнув в воздухе, я не могу не заметить, как это странно. Никто никогда не смотрел на меня такими глазами.

Сбросив вес мальчика, мешок поднимается выше. Подо мной проносится очередное поле, потом еще одна тропинка, по которой бредут коровы. Я пролетаю над крышей сарая. Поднимаюсь выше. Мускулы у меня в руках горят от напряжения, долго я не выдержу. И я понимаю, что упасть с такой высоты будет не просто больно. Земля налетит на меня на страшной скорости, а потом… БУМ! Я умру.

Мне остается лишь молиться, чтобы смерть наступила сразу.

От этих мыслей меня охватывает странное спокойствие. Если настали мои последние минуты на земле, будет глупо их пропускать. Я осматриваюсь. От вида внизу захватывает дух.

Ветер несет меня мимо сельских домов, через ряд деревьев. Руки взрываются от боли, но я постепенно привыкаю к этому ощущению прыгучей невесомости. Поверить не могу: я лечу. Сколько раз я, задрав голову к небу, мечтала о полете! Как я завидовала голубям в канаве, которые могут взмахнуть крылом и сбежать с грязных улиц! А теперь это происходит со мной. Я чувствую такую легкость. Словно можно забыть про тело. Впервые в жизни мне не холодно, не хочется есть. Я сильная, я смелая. Я жива.

Мир отсюда выглядит совсем иначе, словно за витриной кукольного магазина. Словно зачарованный. Все такое маленькое, такое милое. Коровы на полях похожи на крошечные фарфоровые фигурки. Река течет из города зеркальной лентой. Острые древесные верхушки напоминают артишок. А сама я – птица, что глядит вниз, задаваясь вопросом: неужели это может когда-нибудь мне наскучить?

Однако соскучиться я не успеваю.

Ветер внезапно стихает. Пузырь над моей головой стремительно схлопывается. Деревья летят мне навстречу. Еще секунда – и я касаюсь ногами верхних ветвей. Мешок безжизненно сдувается. Ветки хрустят под моим весом, потом одна ломается, и я лечу вниз.

Я падаю медленно, словно перышко, однако совсем не так изящно. Мои волосы, кожа, одежда – все цепляется за деревья и рвется, пока я лечу вниз.

Я приземляюсь с оглушительным треском. Воздух со свистом вылетает у меня из груди. Все как-то… как-то неправильно. Я не знаю, как пошевелиться. Когда я пытаюсь сесть, левое плечо издает хрустящий хлопок. Я не кричу. Однако по спине у меня ползет холодная испарина. Кольцо деревьев сжимается у меня над головой. Темнеет. Последнее, что я вижу, – две пары ног в белых чулках бегут в мою сторону.

Похоже, что я умерла и попала на небо, в рай. Тут не так уж и плохо – тепло, уютно, – лишь бы меня не заставляли двигаться. Однако я открываю глаза и вижу простыни, одеяло, смятую подушку под головой. Впервые в жизни я лежу в настоящей кровати.

Мальчик с добрым лицом сидит рядом с кроватью и читает книгу. Его ручная утка примостилась на спинке стула. Она первой замечает, что я проснулась. Могу поклясться, что тупая утка злобно зыркает в мою сторону. Я смотрю на нее в упор, и она сердито крякает.

Мальчик отрывается от чтения и с улыбкой поднимает голову:

– Bonjour ! [3] Здравствуй! ( фр.) Как ты себя чувствуешь?

Я пытаюсь устроиться поудобнее. Это получается с трудом: левая рука туго привязана к груди. А еще мне больно. Ощущения такие, будто меня истоптал дикий буйвол, а потом развернулся и пробежал по мне в обратную сторону.

– Ничего, жить буду. – Я не привыкла, чтобы меня спрашивали о здоровье. Неловко это как-то. – А мы вообще где?

– У меня дома… то есть у моих родителей. Мы принесли тебя сюда, когда ты упала. Ты не помнишь?

Я качаю головой. Мысли у меня по-прежнему путаются. Воспоминания приходят урывками: вид с высоты… хрустнувшее плечо… И какая-то тень, от которой у меня все внутри сжимается от ужаса.

– Как тебя зовут? – спрашивает мальчик. – Меня – Пьер Монгольфье. А это, – он поворачивается и чешет утку под клювом, – моя ручная утка Вольтер.

– Звучит солидно, – замечаю я.

Пьер широко улыбается:

– Ты считаешь? Знаешь, я ведь назвал его в честь писателя.

Я не знаю.

– Ну да это неважно, – продолжает он. – Как тебя зовут?

– Хм… – Наверно, легче было бы что-нибудь выдумать. Но у Пьера такое доброе лицо. Оно мне нравится. – Я Сорока, – отвечаю я.

– Сорока? Это такое женское имя?

Я начинаю сердиться:

– Это мое имя… Ты вообще о чем?