Трент Далтон - Мальчик глотает Вселенную

Кэйтлин поворачивает серебристую ручку двери.

– Заперто, – говорит она.

Я втягиваю в себя побольше воздуха.

– Возможно, тебе лучше вернуться в машину, – произношу я.

– Почему?

– Лесенка правосудия.

– Чего?

– Лесенка правосудия, – повторяю я. – Сейчас мы, вероятно, на нижней ступеньке для вынесения приговора. Незаконное вторжение на частную территорию. Я собираюсь подняться на ступеньку выше.

– То есть как?

Я иду к небольшому сараю для инструментов, расположенному рядом с бункером.

– Взлом и проникновение, – говорю я.

В сарае пахнет маслом и бензином. Я протискиваюсь сбоку припаркованного трактора «Джон Дир». Вдоль задней стены сарая – ряд прислоненных к ней садовых инструментов. Мотыга. Грабли. Лопата. Ржавый топор. Топор достаточно большой, чтобы снести башку Дарту Вейдеру.

Я возвращаюсь обратно к двери бункера, держа топор в обеих руках.

Это ответ, Дрищ. Перед мальчиком встал вопрос. Мальчик нашел ответ.

Я поднимаю топор высоко над плечом, будущая траектория его тяжелого ржавого лезвия примерно попадает в пятисантиметровый промежуток между дверной ручкой и косяком.

– Я чувствую, что должен это сделать, – говорю я. – Но тебе не нужно этого делать, Кэйтлин. Тебе лучше вернуться в машину.

Она внимательно смотрит мне в глаза. Над нами луна. Кэйтлин отрицательно качает головой.

Я расслабляю плечо для лучшего удара. Я замахиваюсь.

– Илай, стой! – вдруг окликает меня Кэйтлин.

Я останавливаюсь.

– В чем дело?

– Мне просто пришла в голову одна мысль, – говорит она.

– Да?

– «А в конце – мертвый синий крапивник»?

– Да.

– Что, если имеется в виду не конец Титуса Броза? Что, если это означает твой конец? Твой конец, не его.

От этой мысли меня бросает в дрожь. Мне вдруг становится холодно возле этого мрачного бункера. Мы смотрим друг на друга долгий момент, и я благодарен за этот момент вместе с ней, даже если я в ужасе и знаю где-то глубоко внутри себя, что она права насчет такой возможности – что «а в конце» означает мой конец, а мой конец означает наш конец. Конец истории Кэйтлин и Илая.

И я обрушиваю лезвие на дверь, и топор вгрызается жестко и яростно в древесину, которая уже успела обветриться от непогоды. Деревянные щепки разлетаются в стороны, и я поднимаю лезвие обратно и снова вгоняю его в дверь, и если быть честным с самим собой, то мысленным взором я вижу, как топор погружается в старый череп Титуса Броза. Дверь бункера распахивается, открывая бетонную лестницу, круто спускающуюся в глубь земли. Лунный свет освещает лестницу только до шестой ступени, а все остальное – темнота.

Кэйтлин стоит за моим плечом, глядя вниз на лестницу.

– Что это за чертовщина, Илай? – спрашивает она серьезно.

Я качаю головой, спускаясь вниз по ступеням.

– Я не знаю.

Я считаю ступени. Шесть, семь, восемь… двенадцать, тринадцать, четырнадцать. Дальше начинается пол. Под моими ногами бетонная площадка.

– Ты чувствуешь этот запах? – спрашивает Кэйтлин.

Запах дезинфицирующего средства. Отбеливателя. Чистящих средств.

– Пахнет, как в больнице, – говорит Кэйтлин.

Я провожу в темноте руками по стенам. Стены из полых бетонных блоков по обе стороны коридора – прохода, тоннеля – возможно, метров двух в ширину.

– Где там твой фонарик? – спрашиваю я.

– О, точно! – спохватывается Кэйтлин.

Она лезет в карман. Щелкает по кнопке большим пальцем, и маленький кружок белого света освещает пространство на шаг перед нами. Достаточно, чтобы увидеть белую дверь, встроенную в левую сторону бетонного коридора. Достаточно, чтобы увидеть дверь с правой стороны, прямо напротив левой двери.

– Ооххххх, дерьмо, – бормочет Кэйтлин. – Дерьмо, дерьмо, дерьмо!

– Ты хочешь выбраться отсюда? – спрашиваю я.

– Пока нет, – отвечает она.

Я иду дальше в темноту. Кэйтлин поворачивает ручки обеих дверей.

– Заперто! – сообщает она.

Гладкий бетонный пол. Коридор вызывает клаустрофобию. Грубые бетонные стены. Мертвый воздух и дезинфицирующее средство. Дрожащий свет фонарика Кэйтлин мечется по стенам. Пять метров в темноту. Десять метров в темноту. Затем слабый луч выхватывает из мрака еще две белые двери по сторонам коридора. Кэйтлин поворачивает их ручки.

– Заперто, – говорит она.

Мы движемся дальше. Еще шесть метров, семь метров в темноту. И коридор заканчивается. Подземный тоннель заканчивается еще одной белой дверью.

Кэйтлин тянется к ручке.

– Заперто! – говорит она. – Что теперь?

Вперед к началу. Назад к концу.

Я бросаюсь по коридору обратно к первой двери, мимо которой мы прошли.

И всаживаю топор в дверной замок. Один, два, три удара. Дверь распахивается, превратившись в занозистое месиво из щепок, трещин и обломков.

Кэйтлин светит фонариком в темноту. Эта комната размером со стандартный домашний гараж. Кэйтлин входит в комнату, беспорядочно взмахивая лучом, в ее движениях нет никакой системы, поэтому все, что мы видим, освещается на мгновение, возникая перед нами в ярких вспышках. Вдоль стен стоят верстаки, а на этих верстаках выстроились режущие инструменты, электропилы и формовочные инструменты вперемежку с искусственными конечностями на разных стадиях творения. Пластиковая рука, согнутая в локте, незаконченная. Металлическая голень со ступней напоминает что-то из научной фантастики. Другая ступня, сделанная из карбона. Руки, сделанные из силикона и металла. Это мини-лаборатория искусственных конечностей. Но в этом нет ничего профессионального. Это лаборатория сумасшедшего. Слишком заваленная, чтобы быть рабочим местом кого-то квалифицированного. Слишком безумная.

Я пересекаю коридор и принимаюсь за вторую комнату. Бью топором пять раз в пространство между дверной ручкой и косяком. Что-то первобытное движет мной, что-то свирепое и животное. Страх. Ответы, возможно. Конец. А в конце – мертвый синий крапивник. Дверь трескается, и я доламываю ее ногой, бью, бью и бью. Дверь открывается, луч фонарика Кэйтлин проникает в другую рабочую комнату и падает по очереди на три скамейки, окружающие медицинский операционный стол; и то, что лежит на этом операционном столе, заставляет нас отступить в ужасе, поскольку выглядит как обезглавленное человеческое тело, но таковым не является. Это искусственное тело, фальшивое пластиковое тело, составленное из искусственных конечностей; туловище на силиконовой основе грубо подсоединено к чудовищному набору конечностей с разными оттенками кожи. Тестовый манекен для экспериментов с искусственными конечностями, болезненный жуткий гибрид.

Я бегу к следующей двери слева, дальше по этому коридору из фильма ужасов, напоминающему какой-то зловещий аттракцион с ярмарки; так и ждешь, что человек с двумя отсутствующими передними зубами сейчас появится в кассе, продавая попкорн и очередной билет в «Бункер смерти Титуса Броза». Я вгоняю топор в дверь, на этот раз с большей силой, потому что делаю это с разбега. Хэк! Хэк! Хрясть! Скрип расколотой древесины, когда дверь приоткрывается. Я бью ее вдогонку, полуоткрытую, и вваливаюсь в комнату, затаив дыхание, готовясь к тому, что мы найдем. Луч фонарика Кэйтлин хаотично прыгает по комнате. Вспышка – бетонная стена. Вспышка – стеллаж. Стеклянные банки для образцов. Прямоугольные стеклянные ящики, превосходно выдутые из одного куска превосходного стекла. Что-то внутри этих стеклянных ящиков. Что-то трудноразличимое в темноте при таком слабом свете от фонарика Кэйтлин. Научные образцы, подсказывает мне мой мозг, подменяя мрачную действительность на нечто, что я могу понять. На лучеперую рыбу моего старого школьного учителя Билла Кэдберри, заспиртованную в банке на его столе. На те банки с органическими образцами, которые я видел в старом Квинслендском музее на школьных экскурсиях. Заспиртованные морские звезды. Заспиртованные угри. Заспиртованный утконос. В этом есть смысл. Это то, что я понимаю. Кружок света Кэйтлин находит еще один медицинский стол в центре этой комнаты, а на этом столе лежит еще одно искусственное тело с присоединенными конечностями. Это тело составлено из искусственных стоп, ног, рук; четыре конечности и женский торс с силиконовыми плечами. Это я понимаю. Это в пределах моего знания. Наука. Эксперименты. Инженерия. Исследования.