Трент Далтон - Мальчик глотает Вселенную

Дрищ улыбается и смотрит на Августа. Август кивает Дрищу, одному из тех людей, кто понимает кивки Августа, словно они вместе мотали срок, будучи соседями по камере Д-9.

– Понимаете, – продолжает Дрищ, – ты словно погружаешься так глубоко в ад, что подмигивание дьявола начинает ощущаться, как будто тебе передергивает затвор сама Дорис Дэй, улавливаете мою мысль?

Август опять кивает.

– Полегче, Гус, а то голова отвалится, – говорю я. – Ты ведь даже не знаешь, кто такая Дорис Дэй [16] Американская актриса и певица (1922–2019), известна с 1940-х гг. .

Август пожимает плечами.

– Да это и не имеет значения, – говорит Дрищ. – Суть в том, что я находился в этом кошмаре наяву, среди всего этого хаоса, глядя на офицера Дейла, наблюдая, как он пытается заставить тех парней от меня отвязаться. Я был так чертовски тронут этим поступком, что думаю, у меня выступили слезы на глазах. Зато потом я уж точно огреб полную панамку слез, потому что вторая волна вертухаев пришла с противогазами и они забросали мою камеру гранатами со слезоточивым газом. Они вышибли из меня все дерьмо, это уж как полагается, и сразу же потащили меня в Черного Питера. Моя одежда была все еще мокрой после пожарного шланга. А дело происходило прямо в середине зимы. Никакого одеяла. Никакого матраса. Все возмущаются по поводу четырнадцати дней в Черном Питере в жару. Но я бы охотно выменял четырнадцать дней в жару на одну ночь в Черном Пите посреди зимы, да еще и мокрым, как мышь. Продрожал там всю ночь, думая только об одном…

– Что в каждом есть доброта? – спрашиваю я.

– Нет, малыш. Не в каждом. Только в офицере Дейле, – отвечает Дрищ. – Но это заставило меня задуматься о том, что если у офицера Дейла по-прежнему осталась доброта после столь долгой работы среди тех прочих ублюдков, то и во мне может остаться немного добра, когда я выберусь из Черного Питера; или когда я выйду из тюрьмы насовсем.

– С новым именем ты новый человек, – говорю я.

– Это казалось хорошей идеей в Дыре, – кивает Дрищ.

Я беру «Юго-западную звезду». На одной из сопровождающих статью картинок изображен Дрищ в 1952 году, сидящий в задней комнате Саутпортского суда. Он в кремовом костюме, в белой рубашке с твердым воротником, курит сигарету. Он выглядит так, будто находится в Гаване, на Кубе, и ему вовсе не светит впереди камера, в которой предстоит провести следующие двадцать четыре года жизни.

– Как тебе это удалось? – спрашиваю я.

– Удалось что?

– Как ты выживал так долго и не…

– И не наглотался бритвенных лезвий, обернутых резинкой?

– Ну, я собирался сказать «и не сдался», но… да, и это тоже?

– В этой статье есть кое-какая полуправда насчет той магической чепухи, как у Гудини, – говорит Дрищ. – То, что я делал в тюрьме, было чем-то вроде магии.

– Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду, что мог там управлять временем, – отвечает Дрищ. – Я стал настолько близок со временем, что мог манипулировать им, ускорять и замедлять. Иногда все, что тебе хочется, – это ускорить его ход, так что приходилось обманывать свой мозг. Убеждаешь себя, что ты очень занят, говоришь себе, что в сутках не хватает часов, чтобы достичь всего, чего ты хочешь достичь. Под «достичь» я подразумеваю не то, чтобы там научиться играть на скрипке или получить степень по экономике. Я имею в виду реалистичные повседневные тюремные цели. Например, собрать достаточно катышков тараканьего дерьма в день, чтобы написать ими свое имя. А иногда, наоборот, свободное время пролетает слишком быстро, хотя ты ждал его, грызя ногти, как выхода двойного альбома Элвиса. Так много нужно сделать, так мало времени. Заправить постель, прочитать тридцатую главу «Моби Дика», подумать об Ирен, просвистеть «Ты мое солнышко» от начала и до конца, свернуть самокрутку, выкурить самокрутку, поиграть самому с собой в шахматы, снова поиграть в шахматы, потому что злишься на себя, так как проиграл первую партию, порыбачить мысленно у острова Бриби, порыбачить возле пристани Редклиффа, посчитать рыбу, выпотрошить рыбу, поджарить жирного плоскоголова на не слишком горячих углях на пляже Саттонс и смотреть, как садится солнце. Ты пытаешься угнаться за долбаными часами так усердно, что удивляешься, когда день заканчивается, а ты настолько устал от своего дневного расписания и этих дерьмовых игр разума, что зеваешь, едва коснувшись головой подушки в семь вечера, и ворчишь на себя, что встал слишком поздно и сократил свой выходной с обеих сторон.

Но потом, в хорошее время, в солнечные часы на прогулочном дворе, ты вдруг понимаешь, что можешь замедлить их, растянуть, управлять ими, словно это хорошо обученные лошади, и ты можешь превратить час, проведенный в цветочном саду, в половину дня, потому что ты живешь в пяти измерениях, и эти измерения – запахи, которые ты ощущаешь, предметы, до которых можешь дотронуться и попробовать на язык, звуки, которые ты слышишь, и все вокруг, что ты видишь, вещи внутри вещей, маленькие вселенные в каждой тычинке цветка, слой за слоем, потому что твое восприятие так усилено оттого, что нечем больше заняться внутри этих бетонных стен, с которых за тобой внимательно наблюдают всякий раз, когда ты входишь в тюремный сад, как будто ты Дороти из страны Оз в цветном фильме.

– Ты научился подмечать все детали, – говорю я.

Дрищ кивает. Он смотрит на нас обоих.

– Никогда не забывайте, вы оба, что вы свободны, – произносит он. – Это ваши солнечные часы, и вы можете заставить их длиться вечно, если видите все детали.

Я тоже преданно киваю в ответ.

– Управлять своим временем, так, Дрищ? – повторяю я.

Дрищ снова гордо кивает.

– Прежде, чем оно управится с вами, – продолжает он.

Это излюбленный кусок мудростей Дрища.

Управляйте своим временем прежде, чем оно управится с вами.

Я помню, когда впервые услышал это от него. Мы стояли в машинном зале часовой башни Брисбен-Сити-Холла [17] Центральное административное здание Брисбена; мэрия. , возвышающегося в центре города над Площадью короля Георга старого и славного здания из коричневого песчаника. Дрищ привез нас сюда на поезде из Дарры. Он сказал, что внутри башни есть старый лифт, который поднимает людей прямо на вершину, и я не поверил ему. Он знал пожилого лифтера, Клэнси Маллетта, еще по своим фермерским денькам, и Клэнси говорил, что позволит нам подняться на лифте бесплатно, но когда мы приехали, лифт оказался на ремонте, и Дрищу пришлось убалтывать старого приятеля и намекать, на кого делать ставку в пятом забеге на ипподроме «Игл Фарм», чтобы убедить того провести нас по тайной лестнице, предназначенной только для персонала Сити-Холла. Темная лестница на башню казалась бесконечной, и Дрищ с лифтером Клэнси хрипели всю дорогу, а мы с Августом так же всю дорогу смеялись. Затем мы ахнули, когда Клэнси открыл хлипкую дверь, которая вела в машинное отделение с вращающимися шкивами и шестеренками – часовым механизмом городских часов, приводящим в действие четыре циферблата на башне. Северный, южный, восточный и западный, каждый с гигантскими черными стальными стрелками, отсчитывающими минуты и часы каждого брисбенского дня. Дрищ загипнотизированно смотрел на эти стрелки десять минут подряд, а затем сказал нам, что время – древний враг. Он сказал, что время убивает нас не спеша. «Время поглотит вас, – сказал он. – Так что управляйте своим временем прежде, чем оно управится с вами».