Трент Далтон - Мальчик глотает Вселенную

– Помнишь, Дрищ рассказывал нам историю о мальчике, у которого во рту была Вселенная? – спрашивает Август.

Мы набирали с дерева шелковицу для пирога, когда Дрищ начал рассказывать нам какую-то историю, которую он однажды прочитал в Богго-Роуд; историю о каком-то боге или каком-то особенном парне из другой религии, отличной от той, которую мы знали; не той, где героем является Иисус, а распространенной в местах, которые, как сказал Дрищ, любил посещать Индиана Джонс. Он сказал, что был такой особенный мальчик, который был действительно особенным человеком, и этот мальчик как-то бегал с кучей других детей постарше, играя возле раскидистого фруктового дерева. И старшие дети не позволили особенному мальчику забраться с ними на это фруктовое дерево, потому что он был слишком мал; но позволили ему собрать плоды, которые упали на землю, пока они лезли. Старшие дети предупредили мальчика не есть эти фрукты, потому что они немытые. «Просто собери их», – сказал один мальчик постарше. Но мальчик начал набивать рот спелыми и сочными фиолетовыми плодами, лежащими на земле. Он ел эти плоды как одержимый, настолько жадный до них, что начал собирать их с комками земли и совать в свой набитый рот, фрукты и почву вперемешку, запихивая их так сильно, что пурпурные фруктовые реки начали течь по бокам его рта. «Что ты делаешь? – спросили старшие мальчики. – Объяснись. Дай нам какие-либо ответы. Дай нам все ответы». Но мальчик ничего не сказал. Он не произнес ни слова. Он не мог говорить, потому что рот его был полон грязных плодов. Старшие дети требовали, чтобы он остановился, но мальчик продолжал есть, поэтому они побежали за его матерью. Мать мальчика, рассерженная до чертиков, велела сыну открыть рот и предъявить ей доказательства своего безрассудства, жадности и безумия. «Ну-ка открой рот!» – рявкнула она. И мальчик открыл рот; и мать заглянула внутрь и увидела деревья, и заснеженные горы, и голубое небо, и все звезды, и все луны, планеты и солнца Вселенной. И мать крепко обняла своего мальчика. «Кто ты? – прошептала она. – Кто ты? Кто ты такой?»

«И кем он был?» – спросил я Дрища.

«Он был мальчиком, имевшим ответы на все вопросы», – сказал Дрищ.

Я говорю в темноту нашей комнаты:

– Тот мальчик заключал в себе целый мир.

– Мальчик, поглотивший Вселенную, – откликается Август.

Тишина. Темнота.

– Гус! – зову я.

– Да? – отвечает Август.

– Кто этот человек в красном телефоне?

– Ты действительно хочешь знать?

– Да.

– Не думаю, что ты готов это знать, Илай, – говорит он.

– Я готов.

Долгая пауза во Вселенной.

– Ты снова только что написал это в воздухе? – спрашиваю я.

– Да, – отвечает он.

– Пожалуйста, скажи мне, Гус. Кто этот человек в красном телефоне?

Долгая пауза во Вселенной.

– Это я, Илай.

Я буду вспоминать миссис Биркбек через пластмассового Санта-Клауса, прыгающего на спиральной пружине рядом с телефоном на ее рабочем столе. Вторая неделя декабря. Последняя неделя в школе. Рождество приближается. Бубенчики звенят. «Ты слушаешь?»

Поппи Биркбек – социальный педагог, психолог-консультант в Нешвиллской государственной старшей школе, человек с солнечной улыбкой и удивительно непрошибаемым оптимизмом. Этот оптимизм отказывается давать трещину даже в ее повседневном мире прерванных подростковых беременностей, шестнадцатилетних наркоманов и местных брекенриджских растлителей детей – пристающих к мальчикам с дико агрессивными расстройствами поведения, возвращающимся домой к дико невежественным матерям, которые ужинают вместе с местными брекенриджскими растлителями детей.

– Честно говоря, Илай, – произносит миссис Биркбек, – я не понимаю, почему мы не исключаем тебя из школы насовсем.

Нешвиллская школа никоим образом не связана с городом Нешвилл, столицей американского штата Теннесси. Нешвиллом назывался поселок между Брекен-Риджем и Брайтоном, ближе на север по направлению к Редклиффу, пока его не поглотили – не уничтожили – время и прогресс. Нешвиллская школа в получасе ходьбы от нашего дома, если идти через тоннель, проходящий под главной дорогой, по которой местные жители ездят на Солнечное побережье. Я отучился в этой школе шесть недель. На второй же день десятиклассник по имени Бобби Линетт поприветствовал меня, без всякой причины плюнув мне на левое плечо, когда я проходил мимо питьевого фонтанчика в корпусе Общественных наук. Не просто слюной, а настоящей харкотиной, состоящей из соплей, мокроты и всего того, что накопилось в темной душе Бобби Линетта, который сидел, гогоча, на стойке для рюкзаков в компании подхихикивающих приятелей-шакалов с прыщавыми лицами и прическами «маллет». Бобби Линетт поднял правую руку, спрятав указательный палец, и помахал ею вокруг.

– Где же пальчик? Где же пальчик? – пропел он тоном детсадовской учительницы музыки на мотив песенки «Frère Jacques» [30] Эта песенка включена в программу детских музыкальных школ. Ее, в частности, пела Маша Старцева в фильме «Приключения Петрова и Васечкина» в спектакле про Красную Шапочку, в котором было сразу несколько волков. .

Я опустил глаза на свой отсутствующий указательный палец. Моя кожа одерживала победу в битве с открытой раной, постепенно смыкаясь вокруг кости, но мне все равно пока приходилось надевать небольшую повязку поверх сустава, все больше привлекающую внимание школьных альфа-самцов наподобие Бобби Линетта.

Затем Бобби выставил спрятанный палец:

– Вот и я! Вот и я! – пропел он и заржал. – Уродец долбаный, блин! – бросил он мне.

Бобби Линетту пятнадцать, у него двойной подбородок и волосатая грудь. На третьей неделе после моего зачисления приятели Бобби Линетта держали меня, пока Бобби выдавливал все содержимое бутылки томатного соуса из школьного буфета мне на волосы и на спину рубашки. Я не сообщал об этих чрезвычайно обидных выходках учителям, потому что не хотел, чтобы нечто такое на изумление предсказуемое, как школьные издевательства, расстроило мой план. Август предлагал пырнуть Бобби Линетта в ребра папашиным рыболовным ножом, но я попросил его не вмешиваться, поскольку понимал, что – не говоря уж о том, что давно прошло то время, когда не стыдно было звать на помощь брата, – это также нарушило бы мой план. В начале этой, шестой со дня моего зачисления недели, в понедельник, в тоннеле подземного перехода, когда я шел домой из школы, Бобби Линетт сорвал холщовый рюкзак с моих плеч и поджег. Я смотрел, как горит рюкзак, и где-то глубоко внутри меня тоже разгорался огонь – потому что Бобби Линетт только что нарушил мой план, так как все мои планы в основном находились внутри этого рюкзака. Толстая школьная тетрадь в клетку, заполненная всеми моими идеями и тщательно продуманными стратегиями, изложенными на бумаге. Я чертил там графики и строил диаграммы, рисовал эскизы крюков, канатов, записывал размеры стен. Краеугольным камнем этих планов являлся карандашный набросок на две развернутые центральные страницы, продукт изощренного тюремного интеллекта, доставшийся мне от самого Гудини из Богго-Роуд. Идеальный вид с птичьего полета, чертеж территории и построек женского отделения тюрьмы.