Трент Далтон - Мальчик глотает Вселенную

Мемориальная табличка рядом гласит: «Шона Тодд, 1906–1981, любимая дочь Мартина и Мэри Тодд, сестра Бернис и Филиппа. Ты чашу жизни испила до дна, была любви и радости полна» .

Для Шоны Тодд прошло семьдесят пять лет.

– Пошли, сейчас начнется, – говорю я Августу.

Мы входим в небольшую кирпичную часовню в центре крематория Олбани Крик. Зима, 1987 год. Прошло девять месяцев после моего великого эксперимента по управлению временем.

Дрищ прав. Это всего лишь время. Тридцать девять минут езды от нашего дома в Брекен-Ридже до крематория Олбани Крик. Двадцать секунд мне, чтобы завязать шнурки на ботинках. Три секунды Августу, чтобы заправить рубашку. Почти двадцать один месяц до выхода мамы. Я быстро становлюсь мастером по управлению временем. Я сделаю так, что двадцать один месяц пролетит как двадцать одна неделя. Человек в деревянном гробу учил меня этому.

Семьдесят семь лет потребовалось Дрищу, чтобы умереть. Он провел последние шесть месяцев, ложась и выходя из больницы, рак заполз слишком во много уголков его высокого тела. Я старался навещать его, когда мог. Между занятиями. Между домашними заданиями и вечерним телевизором. Между моим взрослением и его уходом. Его великим последним побегом.

«ЭПОХА ПРЕСТУПНОСТИ ЗАКРЫВАЕТСЯ», – гласил заголовок в газете «Телеграф», которую отец вручил мне вчера.

«Захватывающая глава квинслендской криминальной летописи закрылась на этой неделе со смертью в Редклиффской больнице Артура Эрнеста “Дрища” Холлидея, 77 лет».

Время остановилось в этой часовне. Ни звука от немногочисленных провожающих в последний путь, стоящих вокруг гроба. Двое мужчин в строгих черных костюмах. Здесь никто не знает друг друга.

Моя рука тянется к карману брюк, и я вспоминаю последние слова из когда-либо написанных мне Дрищом. Он написал их в конце инструкции, которую дал мне перед встречей с таинственным Джорджем и его фруктовым грузовиком.

«Управляй своим временем, прежде чем оно управится с тобой. Твой друг навсегда. Дрищ», – написал он.

Управляй своим временем, Илай Белл, прежде чем оно управится с тобой.

Чиновник крематория говорит что-то о жизни и времени, но я пропускаю все это мимо ушей, потому что думаю о жизни и времени. И затем гроб Дрища уносят.

Все закончилось быстро. Быстрое время. Хорошее время.

Старый мужчина в черном костюме и галстуке подходит к нам с Августом, когда мы выходим из дверей часовни. Говорит, что он букмекер и давний друг Дрища. Говорит, что Дрищ работал у него после тюрьмы.

– Откуда вы, ребята, знаете Дрища? – спрашивает он. У него доброе лицо и дружелюбная улыбка, как у Микки Руни [45] Американский актер (1920–2006 гг.), начал сниматься еще до Второй мировой войны. .

– Он был нашим воспитателем, – говорю я.

Старик кивает, озадаченный.

– А вы как познакомились с Дрищом? – спрашиваю я человека в черном костюме.

– Он жил со мной и моей семьей какое-то время, – отвечает старик.

И в этот момент я осознаю, что у Дрища были и другие жизни. Другие точки зрения. Другие друзья. Другие семьи.

– Это хорошо, что вы пришли и выразили свое почтение, – говорит старик.

– Он был моим лучшим другом, – говорю я.

Старик улыбается.

– Моим тоже, – сообщает он.

– Правда? – спрашиваю я.

– Да, правда, – отвечает старик. – Не волнуйся, – вполголоса добавляет он. – У человека может быть много лучших друзей, и никто не более и не менее лучший, чем другой.

Мы идем вдоль лужайки крематория, вдоль рядов серых надгробий, образующих мрачные однообразные полосы на кладбище за часовней.

– Как вы думаете, он убил того таксиста? – спрашиваю я.

Старик пожимает плечами.

– Я никогда не спрашивал его.

– Но вы бы знали, не так ли? – продолжаю я. – Я думаю, вы бы это почувствовали. Ваш инстинкт или что-то вроде того подсказал бы вам это.

– В каком смысле – «инстинкт»? – не понимает старик.

– Однажды я был рядом с человеком, убившим много людей, и мой инстинкт сказал мне, что он убил много людей, – говорю я. – Такой холодок вниз по позвоночнику, который мне это сказал.

Старик останавливается на месте.

– Я никогда не спрашивал его об этом просто из уважения, – произносит он. – Я уважал этого человека. Если он не совершал того убийства, тогда я еще больше уважаю его, да упокоит Господь его душу. Я никогда не чувствовал холодок по спине рядом с Дрищом Холлидеем. А если и совершил, то он заплатил чертовски огромную цену за это и давно раскаялся.

У него получилось облечь в слова мои мысли. Спасибо, загадочный старик.

Я киваю.

Старик засовывает руки в карманы и уходит вдоль кладбища. Я смотрю, как он идет по этому ряду из надгробий, словно обладает самой беззаботной душой из когда-либо обитавших в теле.

Август сгорбился, рассматривая очередную стену с золотистыми мемориальными табличками, посвященными ушедшим.

– Мне нужно найти работу, – говорю я.

Август бросает острый взгляд через плечо. Зачем?

– Нам надо найти жилье для мамы, когда она выйдет.

Август смотрит в глубь мемориальной доски.

– Пошли, Август! – настойчиво говорю я, направляясь к выходу. – Нельзя терять времени.

Я приземлился прямо в объятия охранников в тот день, когда упал со стены женской тюрьмы Богго-Роуд. К их великой чести, надзиратели выглядели скорее озабоченными моим психическим здоровьем, чем взбешенными моими злоключениями.

– Интересно, он сумасшедший? – размышлял вслух младший охранник, рыжебородый и с веснушчатыми руками. – Что нам с ним делать? – обратился рыжий к своему собрату.

– Пускай Мазза разбирается, – ответил второй страж.

Охранники взяли меня в клещи, каждый со своей стороны вцепившись мне в руки, и повели обратно к лужайке, где ждали еще двое – более старшие и опытные, которым показалось несолидным гоняться за подростком по всему тюремному двору.

То, что произошло в офисе тюремной администрации дальше, являлось стратегическим совещанием между охранниками, но мне казалось, что я стал свидетелем того, как четыре ранних неандертальца разрабатывают правила игры в «Твистер».

– Он может многое нам изгадить, Маз, – сказал самый крупный охранник.

– Мы должны позвонить начальнику тюрьмы? – спросил рыжий.

– Мы не станем звонить начальнику, – сказал человек, которого они называли Мазза, Маз или, изредка – Мюррей. – Он услышит об этом в более подходящее время. Он столько же теряет из-за всего этого дерьма по итогу, сколько и мы. Ему не нужно слышать об этом, когда он дома с Луизой ест рождественскую ветчину.

Мазза задумался на мгновение. Затем наклонился ко мне, чтобы его глаза были вровень с моими.

– Ты ведь очень сильно любишь маму, Илай, не так ли? – спросил он.