Дэвид Митчелл - Утопия-авеню

– Добрый вечер.

– А, ты – Эльф. Ты тоже в группе.

– Да. Вот, увидела, что гараж открыт, решила…

– Гарри Моффат.

Эльф недоуменно морщит лоб:

– О господи, вы… – Она смотрит на Дина и умолкает, чтобы не сказать «Вы – отец Дина».

– Да, я – тот самый Гарри Моффат. А у тебя очень красивый голос, солнышко.

– Спасибо. Спасибо. – Эльф в полном замешательстве. – Вот погодите, услышите вокал Дина в нашем новом альбоме. Дин брал уроки… А его новая песня, «Крючок», – просто улет.

– Правда? С удовольствием послушаю. С большим удовольствием.

Мимо проходит сосед, биржевой маклер, выгуливает собаку, на ходу бросает:

– Чудесный вечер.

Дин приветственно машет ему рукой.

– Да, просто прелестный, – говорит Эльф.

Сосед идет дальше.

– Так вы зайдете в гости к ребятам? – спрашивает Эльф Гарри Моффата. – Или у вас тут встреча в гараже?

«Он говорил со мной искренне, от чистого сердца. Каждое его слово – правда, – думает Дин. – А я не могу с собой ничего поделать. Слишком долго его ненавидел…»

– Нет, ему пора, – говорит Дин.

– Мне и правда пора, Эльф, – говорит Гарри Моффат. – Как раз успеваю на поезд в Грейвзенд. «Бритиш рейл» ждать не будет. – Он кивает Дину. – Вы приглядывайте друг за другом, ладно?

И уходит, как персонаж со страниц романа.

Эльф оборачивается к Дину:

– Ты как?

Дин выстукивает дробь по рулю.

– Сам не пойму. Никак. Знаешь… я пока тут посижу.

– Эльф, проснись!

«Кто это? Дин…»

Она выбирается из зыбучих песков сна.

– Ох, да ты глянь! – говорит Дин совсем рядом, слева от нее.

Она открывает глаза. Оказывается, она прикорнула на плече Дина. В иллюминаторе, далеко-далеко внизу, виден огромный город; серо-бурый гобелен, расшитый цепочками огоньков, скользит под кренящимся крылом. В голове Эльф звучит вступление гершвиновской «Rapsody in Blue» [154] «Рапсодия в синих тонах» (англ.) . .

– Ничего красивее я в жизни не видела, – сонно бормочет Эльф.

«Это как Лилипутия, Бробдингнег и Лапута одновременно». В прозрачной тьме парит плот Манхэттена с грузом небоскребов. Небоскребы со скошенными гранями; небоскребы острые, как иглы; небоскребы с пунктиром окон и карнизов, в пупырышках Брайля; небоскребы, отшлифованные и любовно отполированные до блеска.

– Ой, а вон там – статуя Свободы, – говорит Дин. – Видишь?

– На фотографиях она выглядит внушительнее, – замечает Эльф.

– А сверху – как садовая скульптура, – говорит Грифф.

Справа от Эльф сидит Джаспер. Вязаная шапка натянута до кончика носа.

– Джаспер, ты жив? – спрашивает Эльф. – Мы почти прилетели.

Джаспер сдвигает шапку, разлепляет припухшие веки, роется в сумке, достает флакон таблеток, тут же его роняет и раздраженно бормочет что-то по-голландски.

Эльф поднимает флакон:

– Все в порядке. Вот, держи.

– Таблетки просыпались? Собери их, пожалуйста. Все до одной.

– Нет-нет, крышка не слетела. Давай помогу тебе открыть. Сколько тебе нужно?

Джаспер глотает воздух.

– Две.

Эльф смотрит на этикетку: «Квелюдрин», вытряхивает две таблетки в потную ладонь Джаспера. Таблетки крупные, бледно-голубые.

Джаспер глотает их и плотно закручивает крышку.

– Что это за лекарство? – спрашивает Эльф. – От нервов?

– Да.

«То есть „оставь меня в покое“».

– Самолет идет на посадку, – говорит Эльф.

Джаспер натягивает шапку на глаза, и Эльф продолжает смотреть в иллюминатор.

Нью-Йорк… Топоним, символ, театральные подмостки, синоним ада и рая, для Эльф он лишь сейчас обретает статус реально существующего места. Ее воображаемый Нью-Йорк, сложенный как мозаика, по кусочкам, из «Вестсайдской истории», комиксов про Человека-паука, фильмов про гангстеров, «В порту», из «Завтрака у „Тиффани“» и «Долины кукол», на глазах преобразуется во вполне осязаемые брусья и балки, кирпичи и камни, облицовочные плиты, электропроводку, канализационные трубы, тротуары, дорожные полосы, крыши, магазины, многоквартирные дома, восемь миллионов жителей… среди которых – Луиза Рей. Гулко колотится сердце. Эльф больно. «Почему она не отвечает на мои звонки? На телеграммы? На телепатические призывы?» Весь август Эльф и Луиза ежедневно обменивались письмами, по авиапочте, а раз в неделю тратили безумные деньги на пятиминутный разговор по телефону.

Вот уже одиннадцать дней от Луизы не было ни писем, ни открыток. До пятого дня Эльф утешалась всякими логичными объяснениями: может, где-то бастуют почтовые работники, а может, что-то случилось с кем-то из родных. На шестой день она не выдержала и позвонила Луизе домой. Телефон был отключен. На седьмой день она позвонила в нью-йоркскую редакцию журнала «Подзорная труба», где ей сказали, что Луиза в отъезде, а когда вернется – неизвестно. Ничего больше выяснить не удалось. На восьмой день осталось лишь одно логичное объяснение: Луиза не питала к Эльф тех же чувств, которые Эльф питала к Луизе. Поразительная любовь, неожиданно озарившая жизнь Эльф, исчезла так же внезапно, как и возникла.

Однако же глубоко в душе Эльф теплится надежда, что это логичное объяснение неверно. «Луиза обязательно мне бы сказала. Она не оставила бы меня страдать в этом чистилище и без устали гадать, разбито у меня сердце или нет. Или оставила бы? Может быть, я ошиблась, думая, что хорошо ее знаю? Ну, это ж не в первый раз, правда, Вомбатик?»

Эльф считает дни. «Совсем как с Брюсом». Самое ужасное то, что приходится страдать молча, в одиночестве. О них с Луизой не знает никто. «И ни одна живая душа никогда не узнает…»

На летнем балу у Херши Эльф и Луиза отыскали в дальней части особняка неприметную лесенку, где на развороте маршей, в нише эркерного окна, стоял диванчик. Задернутая штора превратила эркер в укромный уголок, будто специально созданный для тайных свиданий, а за окном зеленела раскидистая крона гинкго, скрывая их от любопытных взглядов снаружи. Эльф и Луиза говорили о музыке и политике; о родных и о детстве; о Лондоне, Калифорнии и Нью-Йорке; o мечтах и о времени. Они курили одну сигарету на двоих, стряхивая пепел в стеклянную пепельницу. Они говорили о том, кого любили и почему. Эльф рассказала о Марке и о всех его именинных пирогах, которых теперь никогда не испечь. «А ты все равно пеки, – посоветовала Луиза. – Со свечками. В Мексике всегда так делают». На лестнице послышались шаги. Мимо их укрытия кто-то прошел. Луиза состроила заговорщическую рожицу. Шаги стихли вдали. Эльф ужасно хотелось поцеловать свою новую знакомую. «Это же девушка. Прекрати. Это неправильно. Так нельзя», – предупредил голос в голове, но другой голос, сильнее и увереннее, возразил: «Знаю, но она – самая прекрасная женщина на свете. Почему же неправильно? Почему нельзя?»