Тейлор Дженкинс Рейд - Дейзи Джонс & The Six

В тот вечер, когда я общался с Дейзи, рассчитывая взять у нее интервью, мы с ней мало-помалу оказались в самой глубине толпы. И тут я смотрю – Дейзи потирает десны. Сперва я решил, что это кокаин, но потом понял, что она втирает себе амфетамин. Причем она вовсе не походила на любителя расслабиться, побаловаться – а уж я знаю, о чем говорю. К тому же я ощущал огромную разницу между той Дейзи, с которой я познакомился на их гастролях год назад, и той, что была сейчас передо мной. Теперь она стала более бурной и неистовой, и в то же время менее самобытной и яркой. И, может быть, печальнее, чем прежде. Нет, не так… Менее жизнерадостной, я бы сказал.

– Не хочешь выйти на улицу? – предложила Дейзи.

Я кивнул, и мы с ней отправились на парковку, присели на бампер моей машины. И тут она говорит:

– Ну что, Иона, вперед. Задавай свои вопросы.

– Знаешь, если не хочешь, чтобы я сейчас тебя записывал, – осторожно сказал я, – поскольку ты… немного не в себе, не в трезвом и ясном уме, то ты должна мне об этом сказать.

– Да нет, я готова, давай поговорим, – ответила она.

Я недвусмысленно предложил ей отказаться от интервью, и она это отвергла. Это все, что я обязан был сделать. А потому я спросил:

– Что у вас там происходит – между тобой и Билли?

И тут ее как будто прорвало…

Дейзи : Мне не следовало говорить всего того, что я сказала. Да и Билли затем не следовало делать то, что сделал он.

Билли : На следующий день прихожу я на нашу репетиционную площадку. Все уже там, и все друг с другом о чем-то болтают, пошучивают. А Иона говорит мне:

– Когда мы с тобой сможем сесть где-нибудь в сторонке поговорить?

– Надо посмотреть, когда освободится Дейзи.

На что он отвечает:

– Ну, мне бы хотелось пообщаться с тобою тет-а-тет. Если ты не против.

И вот тут я начал беспокоиться. Что-то прозвучало в том, как он это сказал. У меня в голове сразу запульсировало: «Что она сделала? Чего ему наговорила?»

Я посмотрел на Дейзи – та стояла у микрофона, о чем-то с кем-то говорила. На ней снова были эти малюсенькие шорты в холоднющей студии. И я подумал: «Надела бы ты хоть штаны какие, черт возьми!» Вот о чем я тогда думал. «Ты же замерзнешь. Хватит одеваться так, будто здесь жара. Сама же знаешь, что здесь каждый день холодрыга».

Но, разумеется, ей было жарко. От всей той наркоты, что сидела в ее теле, она едва не обливалась потом. Это я сам неплохо знал.

Дейзи : Я надеялась, что если подойду в тот день к Ионе после нашего ночного разговора и попытаюсь взять назад свои слова, то он, наверное, пойдет мне навстречу. И я рассчитывала на это. Очень даже рассчитывала.

Иона : Я категорически был против того, чтобы Дейзи аннулировала свои ответы в интервью. Прежде меня уже не раз о таком просили, и я неизменно отвечал «нет». Вот почему я всегда с самого начала проясняю этот вопрос – до того, как начинаю записывать. Я делаю все, чтобы люди понимали, что делают и на что идут, когда говорят со мной.

Дейзи я предоставил достаточно возможностей отказаться. Она решила пойти дальше. На этом этапе вопрос о добросовестности и порядочности уже переходит из плоскости моей ответственности в ее.

Билли : И вот мы все утро репетируем, и в последнем куплете песни у нас с Дейзи никак не получается добиться слаженности, и мне совсем не хочется ругаться с ней перед Ионой. И ударить в грязь лицом перед ним я тоже не хочу. Последнее, чего мне хочется, – это чтобы в статье о нас написали, будто бы мы не способны нормально петь вживую. А потому, как только объявили перерыв, я попросил Грэма поговорить с ней, и он согласился. И вот мы с Дейзи – во всяком случае, до конца репетиции – как бы общаемся через Грэма.

Грэм : То есть я что – должен был въезжать во всю их хренотень?! Кто с кем там, черт возьми, не разговаривает и у кого какая на то причина? У меня и своих проблем хватает. У меня сердце на куски раскалывается, чувак! Я люблю женщину, которая, как я начинаю подозревать, меня не любит, и я ни одной живой душе об этом не говорю. Видел ты хоть раз, чтобы я искал посредников, чтобы избавиться от своего же геморроя?

Билли : Когда вечером наконец решили разойтись, мы с Ионой пошли поужинать. И вот я сижу за столиком, постукивая по числу «57» на бутылке с кетчупом, и вдруг он выдает:

– Дейзи сказала, что в первом вашем туре ты вовсю изменял жене, и у тебя были серьезные проблемы с алкоголем и с наркотиками. Сказала, что сейчас-то ты в «завязке», но прохлопал рождение своей первой дочери, потому что лежал в нарколечебнице.

Уоррен : Я не считаю себя высокоморальным и сверхнравственным индивидом, но, по-моему, нельзя рассказывать кому ни попадя чужие истории.

Дейзи : Я столько всяких глупостей тогда делала. Практически в течение всех семидесятых. Я делала много такого, что ранило других людей или меня саму. Но вот этот мой поступок все последующие годы сидел у меня в голове, поскольку о нем я особенно сожалела. И даже не столько из-за Билли. Хотя мне было очень стыдно, что я разболтала другому человеку то, что Билли рассказал мне по секрету. Гораздо больше я сожалею об этом, потому что могла тем самым причинить боль его семье. А этого я… [ Долгая пауза . ] Этого я ни за что не хотела. Честное слово.

Билли : Знаешь, одно из первых правил, которые ты усваиваешь в реабилитационном центре, это что самоконтроль – наш единственный надежный контроль. И единственное, что от тебя требуется, – это чтобы твои собственные действия были разумны и осмысленны, ибо ты не можешь отвечать за действия других людей. Вот потому-то я и не сделал тогда того, что меня очень подмывало сделать. То есть взять бутылку кетчупа и зашвырнуть ею в окно. Или дотянуться через стол до Ионы Берга и свернуть ему шею. Или сесть в машину, разыскать Дейзи и вылить на нее все, что я о ней думаю. Ничего такого я не сделал.

Я сидел, глядя на него в упор и чувствуя, как дыхание у меня становится все жарче, как тяжело вздымается и опускается грудь. Я чувствовал себя свирепым львом, готовым в мгновение его растерзать. Однако я лишь прикрыл глаза и, глядя себе в закрытые веки, произнес:

– Не печатай этого, пожалуйста.

Иона Берг : Его реакция подтвердила, что все это правда. Но я ответил Билли:

– Если можешь дать мне что-нибудь, о чем написать, взамен, то я не стану этого публиковать.

В смысле, я это объяснял уже: я не люблю освещать чужие тайны, если они мрачны и печальны. Я пришел в журналистику, чтобы писать сюжеты о роке. А не для того, чтобы излагать разные удручающие истории. Расскажи мне, как рок-звезды спят с групи, или что за дикую хрень ты однажды вытворял, оттянувшись на «ангельской пыли». Вот это классно! Это весело! Но мне никогда не нравилось печатать всякий депресняк. О том, как распадаются семьи, и прочее в подобном роде. Вот я и сказал ему: