Дидье Ковеларт - Томас Дримм. Конец света наступит в четверг

Мой мобильный сигналит, что пришло сообщение. Я тут же проверяю, думая, что оно от Лили Ноктис. Но нет. Это Дженнифер прислала мне три свои фотографии с разных ракурсов, на которых она выглядит счастливой и похудевшей килограммов на десять. Она написала:

Спасибо, ты гений, обожаю тебя!

– Что-то не так? – спрашивает Бренда.

Я захлопываю мобильник и мотаю головой, стараясь не показывать, как же я горд.

– До сих пор не верится, что я это сделаю! – дрожащим голосом произносит профессор Бакстер, грызя ногти. – С тех пор как мы всесторонне рассматривали эту проблему вместе с Лео… Итак, час пробил! Я останусь в истории как человек, который… О‐хо-хо, я так волнуюсь…

– Мне не нравится, что у него дрожат руки, – раздается скрипучий голос из портфеля.

– Анри Бакстер – тот, кто осмелился! – декламирует тот, словно произносит себе надгробное слово.

Спустя десять минут после того, как палец профессора прошел идентификацию сканером, перед нами открываются ворота подземного военного объекта Зюйдвиля с его главным сооружением: гигантской трубой передающей линзы. Мы стоим как раз на южной границе Объединенных Штатов и видим, что она находится под двойной защитой – решетчатого ограждения под током и Аннигиляционного экрана, от которого исходит желтоватое свечение.

Сославшись на возможную утечку антиматерии, Анри Бакстер включает сигнал эвакуации. После этого приступает к операции разрушения ускорителя частиц в центральном блоке, следуя предписаниям Лео Пиктона.

Старичок уже нацеливается пальцем на красную кнопку, как вдруг тревожно оборачивается ко мне.

– Твой дедушка говорил тебе, что, добиваясь духовного освобождения нашей страны, мы делаем ее беззащитной перед ядерным ударом?

– Его не будет, – кричит медведь из портфеля.

Я повторяю эту реплику, пытаясь проникнуться его уверенностью. Всё-таки он не должен был заставлять нас идти на такой риск… Как бы то ни было, отступать поздно.

– Считается, что мы – единственные выжившие на Земле, – говорит Бакстер, снова протягивая дрожащую руку к кнопке. – Но может оказаться и так, что наши спутники передают неверную информацию. Когда я смотрю на тебя, малыш, то думаю о будущих поколениях…

– Да пошевеливайся наконец! – вопит медведь. – Я уже чувствую, как из меня достают чип!

– Ну давайте же, профессор Бакстер, – говорит Бренда мягко, но настойчиво. – Подумайте о тысячах умерших детей, которые не могут попасть в лучший мир…

– А если этого мира не существует? – упорствует старик. – Что, если мы все заблуждаемся? Нет, я не могу… Я не могу взять на себя ответственность…

Он отдергивает руку от пульта управления и судорожно прижимает ее к груди. У него подгибаются ноги.

– Давай, Томас! – кричит медведь. – Скорее!

Бренда опускается рядом с Бакстером на колени, массирует ему грудь и бросает на меня испуганный взгляд. Я успокаиваю ее движением век. Через три месяца мне стукнет тринадцать, и я один могу спасти мир. Если захочу. Мне надоело быть игрушкой в чужих руках, и я рад, что здесь и сейчас должен сам принять решение: менять будущее или нет. Я уничтожил свои лишние килограммы, избавил от них Дженнифер, я отучу от алкоголя тех, кого люблю, и освобожу души мертвых. Потому что хочу этого!

И я жму на красную кнопку.

Мы поднимаемся наверх, чтобы старик Бакстер смог прийти в себя. И в эту минуту между домами появляется огромный черный лимузин. Он медленно подъезжает к нам и останавливается, мигая фарами.

Придя в себя, физик успокаивает нас, что нам нечего бояться: он скажет, что мы были у него в заложниках, и сам ответит за последствия своих действий.

Я гляжу на старичка, который так решительно, так легко идет на самопожертвование. Потом поднимаю глаза на огромную линзу, с поверхности которой непрерывно струится легкая желтоватая дымка – сколько себя помню, я всегда видел небо сквозь нее. Вдруг Бренда хватает меня за руку. Мы смотрим, как дымка постепенно рассеивается и небо над нами наливается сияющей, ослепительной, чудесной синевой…

Мне хочется, чтобы Пиктон тоже полюбовался этим зрелищем. Я достаю его из портфеля и вижу, что он совершенно одеревенел.

– Не грусти, Томас, – еле слышно произносит он. – У нас получилось. Даже лучше, чем я думал… Там, в Нордвиле, из моего мозга только что извлекли чип, я это почувствовал, но для меня ничего не изменилось. Ничего. Я чувствую, что ухожу… Поднимаюсь на другой уровень… Они здесь, они окружили меня, помогают забыть себя прежнего, оторваться от материального мира… Малышка Айрис, этот недоумок Вигор, твой старый приятель Физио… Они все здесь… Это невероятно… Словно волна братских чувств несет меня куда-то… Прощай, Томас. Спасибо. И прости за всё, что ждет тебя впереди… Не забывай о своем могуществе. Оно тебе скоро понадобится…

– Какое могущество?

Он протягивает лапу к моему лицу.

– Абсолютное могущество. И при этом самое хрупкое. Могущество любви.

Его голос замирает, лапа бессильно падает. Из плюшевого тела ушла жизнь.

– Что значит «прости за всё, что ждет тебя впереди»? – с беспокойством спрашивает Бренда.

– Не знаю.

– Я хочу совершить символический обряд, Томас. Ты мне доверяешь?

Я смотрю на нее и от всего сердца говорю «да», словно хочу извиниться за те минуты, когда сомневался в ней. И неважно, что, глядя, как она руками копает грунт, я думаю о Лили Ноктис.

Бренда берет у меня медведя и опускает в ямку. Я встаю на колени и засыпаю землей плюшевое тело. Вместе с ним я хороню свое детство и сейчас впервые чувствую себя взрослым.

У нас над головой раздается странный звук.

– Пчела! – вскрикивает Бренда. – Я думала, их давно уже нет.

Я поднимаюсь и смотрю на то место, где проходит граница Объединенных Штатов, – там тянется стена мрачного леса, который больше не затеняет желтоватая дымка Аннигиляционного экрана.

Мимо нас пролетает еще одна пчела. Потом третья. От появившейся в воздухе цветочной пыльцы я чихаю.

– Малыш, иди скорее сюда!

Задыхаясь, профессор Бакстер семенит к нам. Он растерян, но очень возбужден.

– Ничего не понимаю! Я во всем признался – и никакой реакции. Никакой! Будто меня не существует. Очевидно, ждут тебя… Давай, поторопись!

Я встаю и иду к огромному лимузину, припаркованному рядом с передающей линзой, которую мы отключили. Задняя дверца распахивается. Что меня ждет? Поздравления, награждение, поцелуй? Чувствуя себя героем, который несмотря ни на что сумел остаться простым парнем, я непринужденно плюхаюсь на заднее сиденье.

Еще не успев опуститься, я обнаруживаю свою ошибку, и мое сердце замирает. Меня позвала не Лили Ноктис. А ее брат.