Джулиан Феллоуз - Снобы

– Посмотри! – Адела всегда удивительно тяжело прощала людям, если они устраивали подобную грязь. – Глупые дураки!

Не знаю, почему она так обижалась, когда люди позволяли себе прислушиваться к голосу сердца, а не рассудка. В конце концов, вышла же она за меня, а ее мать, например, считала этот поступок опрометчивым до безумия.

– Почему ты так разозлилась? – спросил я. – По-моему, все очень и очень грустно.

– Грустно для Чарльза и для той несчастной женщины с тремя детьми. Не для них. Это они все разрушили.

Как только Демпстер открыл шлюз, как и следовало ожидать, на Эдит набросились те самые журналисты, которые шли на все, чтобы добиться ее расположения, когда она еще только была невестой. И время оказалось очень неудачное. Это был период разочарования в правительстве Джона Мейджора, когда Новые лейбористы исполняли танец семи покрывал, все больше пленяя электорат, и эта повесть о нравах, царящих наверху, идеально соответствовала настроению публики. Так что были и критические статьи Линды Ли-Поттер (от правых), и оскорбительные выпады от «Прайват ай» (от левых). На месте Эдит, всего добившейся своими силами, оказалась Эдит-карьеристка, а ее алчность и страсть к наживе, определенно, олицетворяли бессердечное общество, созданное миссис Тэтчер. Как в случае со скандалом с Гамильтонами или с разводом Спенсеров, вскоре стало понятно, что истинные события и действующие лица уже не имеют никакого значения, важно было то, что они, по мнению газет, символизировали. Как и следовало ожидать, все это стало настоящим кошмаром для Акфилдов, принадлежавших к старой школе, по мнению которой имя респектабельной женщины попадает в прессу только трижды за всю ее жизнь: когда она рождается, когда выходит замуж и когда умирает. Обнаружить, что газеты наперебой критикуют их невестку, было для них все равно, как если бы их раздели и высекли на площади. И если подобная шумиха была отвратительна для них, то для Чарльза она была просто чудовищной. Несколько непоследовательно пресса, постепенно готовившаяся к периоду Блэрократии, решила, что Чарльз хотя и никчемный аристократ, но невинно пострадавшая сторона, – вероятно, потому, что иначе эту историю рассказать было невозможно. Однако и при таком раскладе ему было мучительно видеть, как измену его жены со злорадным торжеством расписывают газеты и журналы. Чем чаще звонили в Бротон, настаивая, чтобы он поделился своей точкой зрения, тем острее Чарльз ощущал, как бесцеремонно вторгаются в его личную жизнь. Правда заключалась в том, что его ужас перед скандалами был не поверхностным жеманством, а глубоким убеждением. Он нес наказание, не совершив никакого проступка. По крайней мере, так представлялось это ужасное происшествие Чарльзу, и полагаю, я не ошибался.

Весь этот цирк продолжался уже несколько недель, когда нас с Аделой пригласили на вечеринку к одной актрисе, которая недавно играла в каком-то триллере мать Саймона. Я подумал, есть вероятность, что любовники тоже будут там.

Адела была очень спокойна.

– Ну, я не собираюсь вылетать вон из комнаты или кидаться на нее с ножом, если ты об этом беспокоишься.

– Я не беспокоюсь. Просто говорю, что их тоже могли пригласить. Мне кажется, желательно было бы не вставать на людях на чью-либо сторону.

– Тебе незачем опасаться по этому поводу. Но, – добавила она, необычно внимательно глядя на себя в зеркало, и всерьез взялась за помаду, – целовать ее или желать ей счастья я тоже не буду.

Я оказался прав: Эдит и Саймон были в списке приглашенных. Позже Эдит рассказала мне, что не очень хотела идти, поскольку выходили в люди каждый вечер со дня скандала, но Саймон очень настаивал. Он страдал от обычной иллюзии, посещающей разочарованных в собственной карьере актеров: хорошо, если тебя видят на сборищах. Правда заключается в следующем: хорошо быть востребованным, иметь работу. Видят вас на вечеринках или нет – несущественно. Но ему удалось приобрести любовницу, о которой пишут газеты, и он, по всей видимости, хотел извлечь из этого определенную выгоду. Если совсем честно, теперь, по прошествии времени, я подозреваю, что Саймон жалел, что этого нельзя было устроить, не уводя ее от Чарльза. И все-таки, раз крушение уже случилось, он хотел использовать огласку максимально.

Саймон Рассел был одним из тех актеров, кто поначалу, кажется, непреодолимо движется к звездным высотам, но годы проходят, а звезды остаются все так же недоступны. В начале карьеры ему однажды дали главную роль в паре с популярной актрисой, но сериал провалился. Затем он получил хорошую роль в продолжении одного голливудского блокбастера, но фильм не сделал никакого сбора. И постепенно луч прожектора пошел дальше, высвечивая новых, более молодых и светловолосых, что приходят на студии в поистине неисчерпаемых количествах. Он был хороший актер – неплохой, по крайней мере, – и, как я уже говорил, бесподобно красив, особенно при грамотной съемке, и у него еще вполне могло быть будущее, но к моменту этой истории времени у него уже почти не осталось. И вот, крайне неожиданно, его личная жизнь позволила ему попасть в газеты. Эдит сделала его темой для разговоров.

Что касается жены и детей, думаю, было бы неверно утверждать, что он о них не волновался. Волновался. Насколько был способен. Дейрдре сделала для него все, что могла, и детей он, в общем-то, любил, но подозреваю, в последние несколько лет семейная жизнь наскучила ему и превратилась в рутину. Кроме того, когда мы видели их вместе – пару раз в самом начале съемок в Бротоне, – было заметно, что Дейрдре перестала считать его романтическим героем и все больше и больше обращалась с ним как с недорослем. Ему хотелось обожания, а вместо этого ему говорили, чтобы он не оставлял овощи на тарелке. Конечно, я не мог бы сказать наверняка, какое количество чистого обожания он рассчитывал получить у Эдит. И как надолго.

– Милая, пожалуйста… Мы обязательно должны туда пойти… – Саймон, сам не замечая этого, завел привычку обращаться к Эдит заискивающим тоном – этакая помесь ленивой ящерицы и путешествующего торговца. – Терпеть не могу быть банальным, но тебе придется привыкнуть к мысли, что я зарабатываю себе на жизнь. Я не Чарльз, который расхаживает по своей ферме, раздавая приказы направо и налево. Я должен напоминать людям о своем существовании.

Она сидела у маленького туалетного столика в их унылой спальне и, сосредоточенно хмурясь, рассматривала свое отражение. Все действительно казалось довольно банально. Эдит ненавидела свою дурную славу. Каждый раз, как какая-нибудь «подруга» звонила ей с новостью, что очередной журналист прошелся по ней («Я подумала, что должна сказать тебе, дорогая, чтобы это не застало тебя врасплох, когда будешь читать»), она снова падала духом. В каком-то смысле она хотела славы, но славы, которая дарит положение и придает очарование, а не перемывания грязного белья. Она даже иногда замечала, что жалеет свою свекровь и свекра, когда думала о газетах, которые Чарльз или слуги, скорее всего, купируют перед тем, как они попадутся на глаза Акфилдам. Бедный Чарльз, как он справляется со всем этим… А еще ужасные вечеринки, на которые Саймон постоянно ее тащит. Неужели действительно необходимо постоянно разговаривать с этими странными представителями другой планеты? Она слишком много времени провела в Бротоне, чтобы отбросить, по крайней мере с легкостью, представление о том, что люди Саймона – это нечто несерьезное: годятся, чтобы оживить вечеринку, но не подходят для ежедневного общения.