Джулиан Феллоуз - Снобы

– Вы видели Эдит в последнее время? – спросил я.

От ощущения присутствия дочери нам обоим стало неуютно. Казалось, что проще будет, если поговорить об этом.

– Почти нет. Нет. – Она покачала головой. – Но она… – миссис Лавери помедлила, – они приезжают сегодня на ужин. Полагаю, я смогу наверстать упущенное.

Я кивнул:

– Передавайте ей привет.

Миссис Лавери не готова была меня отпустить:

– Вы же знаете его, я так понимаю. Этого нового парня.

– Саймона? Да, знаю. Не то чтобы очень хорошо, но мы вместе снимались. В Бротоне. Так они и познакомились.

– Да. – Она некоторое время смотрела в пол. – А он приятный человек?

Это меня порядком тронуло. Миссис Лавери пыталась заставить себя быть Хорошей Матерью и переключить внимание на непреходящие ценности при оценке нового кавалера своей дочери, хотя мы оба знали, что, даже если бы Саймон был самым приятным человеком в Европе, это бы все равно не возместило ей то, что она потеряла с Чарльзом.

– Очень мил, – ответил я. – По-своему.

– Вы, наверное, не видели Чарльза в последнее время. С тех пор как… все это случилось.

– Вообще-то, видел. Мы обедали с ним на днях.

Миссис Лавери такого не ожидала. Полагаю, в своих представлениях о мире своего зятя она воздвигла значительно более непреодолимые преграды между ним и остальными смертными, чем это было на самом деле. К тому же мое признание наводило на мысль, что я не слишком одобрял безрассудство Эдит. Она заметно смягчилась. К этому времени она убедила себя, что привязана к Чарльзу совершенно искренне, и исключительно из-за его человеческих качеств. Все было не так, но, по-моему, ее чувства от этого не становились слабее.

– Как он поживает? Я бы с удовольствием встретилась с ним, но… – проговорила она с мукой в голосе и замолчала.

– Ах, вы знаете… Уверен, он тоже хотел бы вас видеть, – соврал я. – Он все еще очень подавлен.

– Ну а как же иначе. – Она вздохнула устало и безнадежно. – Мне, пожалуй, пора. Они приходят в восемь, а я еще ничего не приготовила.

И она вышла из магазина, ссутулившись, с трудом толкнув тяжелую дверь. Когда я видел ее в прошлый раз, она походила на персонаж из легкой комедии Кауарда. Сейчас она была похожа на мамашу Кураж.

Саймон странно нервничал, когда они свернули направо с Кингс-роуд, по Вейл к Элм-Парк-Гарденс. Он поправлял галстук каждый раз, как они останавливались на светофоре, а ближе к дому стал ковырять ногти. Эдит чувствовала растущее раздражение. Она не могла решить, тревожится ли он так оттого, что считает ее родителей значительно более важными персонами, чем они есть на самом деле, или его нервировало, что он выступал здесь в роли разрушителя супружеского благоденствия. Во всяком случае, ей очень хотелось, чтобы он расслабился, вечер и так обещал быть не из легких.

– Что с тобой?

Саймон только улыбнулся и покачал головой. Он и сам не совсем понимал, почему ему так не по себе, хотя он и вправду считал Лавери более благородным семейством, чем они были в действительности. Он весьма туманно представлял себе тонкости лондонского общества, и так как вообще ничего не знал о круге избранных, то и не подозревал, насколько чужой была там Эдит к моменту своего замужества. Он все еще считал свою любовницу, как и ее семью, ужасно высокопоставленной. Но не это служило настоящей причиной его беспокойства в тот вечер. Вероятно, дело было в банальном раздражении формализацией их отношений: знакомство с родителями как бы накладывало некий отпечаток окончательности на то, что изначально было не более чем приятным флиртом. Он до сих пор еще не признавался себе, что все ближе и ближе подходит к таким вещам, как развод, раздел имущества, алименты, права на опекунство. И вдруг оказывается, что именно эта мрачная перспектива ждет его впереди. Он подозревал, что каким-то, возможно, иносказательным путем миссис Лавери спросит о его «намерениях», и вдруг понял: никаких намерений у него нет, по крайней мере определенных. Но потом он взглянул на Эдит – а она ведь и вправду была очень хорошенькая, он давно отметил, насколько ее профиль красивее, чем у Дейрдре, которая сбоку всегда выглядела немного туповатой, – и решил, что в конце концов могло быть и хуже. И так, успокоившись и приободрившись, он вышел из машины.

Миссис Лавери рассказала мужу, кого встретила в «Коулфаксе». Слова из этого разговора она снова и снова прокручивала в голове, пока не попыталась соткать из них какое-то подобие надежды. И вот, готовя обед для любовника своей дочери, она крикнула мужу в гостиную:

– Как ты думаешь, что он имел в виду, когда сказал «подавлен»?

Кеннет Лавери был огорчен не меньше жены по поводу происшедшего, но у него были более благородные причины. Ему горько было видеть, что его любимая Принцесса оказалась замешана в скандале. Ему было горько видеть отчаяние жены. И ему было совсем не безразлично, что его дочь отказалась от влиятельного положения, которое могло бы помочь ей добиться многих приятных вещей, и бежала в место, едва вписывающееся в рамки приличного общества. Он гордился, какая замечательная благородная леди получилась из дочери, и его огорчило ее падение. Но при этом он значительно более философски отнесся к выходке дочери, чем его жена. В отличие от нее, он никогда не пребывал в иллюзии, что брак дочери как-то значительно изменит его собственную жизнь.

– Думаю, он имел в виду именно то, что сказал. Чарльз подавлен. А как же иначе? Его жена сбежала с другим мужчиной. Чего еще ты от него ожидаешь?

Стелла Лавери выглянула из-за двери:

– Я только хотела сказать, его слова прозвучали так, будто Чарльз все еще не привык к этой мысли. Я думала, может, стоит связаться с ним?.. – Она умолкла, потому что муж начал медленно, но твердо качать головой.

– Дорогая моя, это не Чарльз решил с ней расстаться. Не важно, что он думает. Не он в этом виноват. И я считаю, несправедливо было бы сейчас бередить его рану. Может быть, он постепенно успокаивается и привыкает к мысли, что она теперь с другим, может быть – нет. В любом случае ему будет только хуже, если ты разбудишь в нем пустые надежды. Он хороший человек, а наша дочь очень плохо с ним поступила. Нам не следует попадаться ему на глаза. – С этими словами он вернулся к телевизору.

В душе Стелла была с ним согласна. Как бы она ни старалась привить себе немного современной терпимости к свободе нравов, ей было очень, очень стыдно за Эдит. Сколько миссис Лавери себя помнила, она всегда представляла, что идеально подходит для значительной роли в светской жизни Англии. Наблюдая, как все эти фрейлины толпятся за спиной королевы в парламенте, все в платьях от Хартнелла в стиле пятидесятых, она думала, как хорошо она, Стелла Лавери, показала бы себя в качестве герцогини Графтон или графини Эйрли, если бы судьба ее только позвала. Она точно знала, что служила бы хорошо, даже если бы, как Русалочке, ей приходилось ступать, как по острым ножам. Все свои фантазии она передала дочери, которая – о чудо! – воплотила их в жизнь. И вот теперь, вместо того чтобы узнать, что Эдит предложили председательствовать в Красном Кресте или присоединиться к домашнему хозяйству одной из принцесс, зазвонил телефон, и ей сообщили, что все кончено. Что ее мечты пошли прахом. И на самом дне этой ямы с грязью, куда ее сбросили, лежало осознание того, что по всему Лондону люди цокают языками и говорят, что, в конце концов, Эдит была Чарльзу не пара, маленькая выскочка, которая, конечно же, не справилась, и что ему следовало при выборе невесты держаться своего круга.