Джулиан Феллоуз - Снобы

– А вы против этого?

Мне было немного жаль Саймона. Он-то, бедняга, считал себя ослепительным в своей славе, а его только что назвали безработным актеришкой. Но время было не совсем подходящее, чтобы придираться к словам.

Она говорила четко, как государственный чиновник, делающий официальное заявление:

– Я против этого всеми фибрами души.

Полагаю, в какой-то степени такая откровенность и искренность меня удивили. Я привык к притворному отвращению к разводу, которое является одним из обязательных атрибутов Общества. Хотя на самом деле им плевать, разведен человек или нет, главное – с кем он сейчас состоит в браке. Но леди Акфилд принадлежала к старой школе, и я уверен, ни в ее родословной, ни у Тигры ни одного развода не было.

– Вы удивлены, что я пойду на скандал, чтобы этого добиться? Я скорее предпочту довести дело до конца сейчас, чем все кое-как подлатать, чтобы через пять лет дождаться катастрофы покрупнее, когда Эдит заново откроет для себя, как ей надоел Чарльз, либо подыщет кого-нибудь не менее богатого, с кем ей будет не так скучно. К тому времени в деле уже могут оказаться замешаны дети, а я бы предпочла, чтобы моих внуков вырастили в Бротоне, причем их собственные отец и мать.

– Это я понимаю, – сказал я.

Бесполезно было отрицать, что ее рассуждения были очень логичными.

– Вы можете мне помочь? – Она деловито принялась за второй сэндвич и налила нам обоим чая.

Она была со мной откровенна, и я не мог не ответить ей тем же:

– Нет, леди Акфилд, я не могу вам помочь.

От удивления она застыла с чайником в руке. Мне кажется, она чувствовала, что оказала мне такую огромную честь, до такой степени открывшись мне, что я просто не могу не быть сейчас с ней заодно. Я пояснил:

– Не потому, что я с вами не согласен. Честно скажу, согласен. А потому, что не верю. Никакие аргументы не смогут убедить ее, что ей не стоит с ним встречаться. И я считаю, что не имею ни малейшего права вмешиваться.

Она чуть кивнула – резкое, отрывистое движение выдало ее сильную душевную боль.

– Я так понимаю, вы хотите сказать, что и у меня такого права тоже нет.

Я покачал головой:

– Вы мать Чарльза. Вы имеете право вмешиваться. Не уверен, что у вас есть надежда на успех, но право попробовать у вас есть.

Наша беседа подошла к концу, и я поднялся. Учитывая ситуацию, я сомневался, чтобы нам с леди Акфилд еще довелось в будущем чувствовать себя друг с другом непринужденно. Она нарушила слишком много своих светских правил, чтобы быстро простить мне то, что я видел ее в таком состоянии. В довершение всего я заметил, что глаза ее увлажнились, и моему потрясенному взору предстала слезинка, которая сама была удивлена, выбравшись на свободу после не менее чем двадцати лет заточения, и нерешительно пробиралась вниз по тщательно напудренной щеке.

Она встала и положила ладонь мне на руку:

– Только не помогайте ей. – В ее голосе была настойчивость, это верно, но не та девчачья псевдопроникновенность («Только папе не говори!»), к которой я привык, – это был крик отчаяния. – Не поддерживайте ее в этом намерении. Это все, о чем я прошу. И не только ради него, но и ради нее. Они оба будут несчастны.

Я обещал – настолько, насколько считал себя вправе, – поблагодарил ее за чай и в очередной раз поразился, как быстро она берет себя в руки: к тому времени, как я направился к арке, ведущей к выходу на Арлингтон-стрит, она уже махала мне с такой невозмутимостью, будто сидела в королевской ложе в Аскоте. Я знал только одно: я понятия не имею, что скажу Эдит.

– Конечно, ты права. Она не хочет, чтобы вы встретились.

– Я же говорила.

– И все-таки я не очень понимаю, как она может это предотвратить.

– Опять отошлет его куда-нибудь. В Америку. На лошадиный аукцион или еще куда. Договорится с кем-нибудь из друзей. Они у нее повсюду.

– Звучит как Уотергейт.

Она резко рассмеялась:

– Ты, наверное, думаешь, что пошутил.

– В любом случае, он же не может оставаться в Америке навсегда. Тебе только нужно не сдаваться. Не думаю, что он станет тебя избегать, если ты его настигнешь. Тебе нужно только выждать какое-то время.

– У меня нет времени.

Что-то в тоне Эдит заставило меня воздержаться от вопросов. Должен признаться, что намеренно выбросил ее слова из головы. Наверное, мне не хотелось об этом задумываться и уж точно не хотелось делиться этим с Аделой, потому что я чувствовал: это может значить все, что угодно, или не значить ничего. Если за этим что-то стоит, зачем рисковать и допустить, чтобы слова превратились в сплетню? Если ничего, почему бы не забыть об этом?

Мы помолчали. Эдит, похоже, поняла, что сказала больше, чем собиралась. Может быть, она размышляла, как бы взять свои слова обратно.

– И что ты собираешься делать? – спросил я.

– Не знаю.

Она не знала. Может показаться диким, но она в самом деле не знала, как связаться с собственным мужем. Кому-то это может показаться неожиданным, но какое-то время она надеялась, что «Кристи» или «Сотби» помогут ей справиться с этой дилеммой. Широкая публика не знает об этом, но за последние десять лет приемы, которые устраивают летом эти два аукционных дома, стали во многих смыслах знаменательными датами в календаре светской жизни Лондона, возможностью для истинных gratin, в отличие от вездесущей клубной публики, встретиться и пообщаться, пока все не разъехались на лето. Эдит знала, что Чарльз будет на обоих приемах и Гуджи тоже. Даже Тигра был готов выбраться в город, чтобы обновить знакомство с большей частью представителей своего класса. Это была ежегодная приятная обязанность, которую с радостью исполняла бо́льшая часть высшей аристократии. Ту же самую роль некогда играло открытие летней выставки. Там можно будет найти Чарльза, и там его Эдит и поймает. Вот только дни шли за днями, каждое утро на коврик перед дверью шлепались конверты, но искомых белых карточек из плотного картона с тиснеными курсивными надписями среди них не было. Возможно, чтобы избавить Чарльза от унижения, а возможно, чтобы не доставлять неудобств леди Акфилд (никому бы и в голову не пришло, что лорд Акфилд может заметить присутствие Эдит), но имя графини Бротон, очевидно, было вычеркнуто из списка. Ее не пригласили ни на один из приемов.

Она сидела, склонившись над своей телефонной книжкой, перелистывая заполненные карандашными записями страницы. Эту привычку она неосознанно переняла у ненавистной свекрови. Такую запись можно было легко стереть, если человек переехал или если она была больше не нужна. В то утро она просматривала страницу за страницей, выискивая, кто бы мог ей помочь. Наконец, faute de mieux [46] За неимением лучшего (фр.). , она набрала номер Томми Уэйнрайта. Трубку взяла Арабелла. Эдит попросила Томми, в ответ на той стороне последовало холодное молчание, потом Арабелла сказала: