Васкен Берберян - Дети разлуки

– Пожар! На судне пожар! – кричал человек, выскочивший из машинного отделения. У него слезились глаза, лицо было покрыто сажей, волосы растрепаны. Он был не в состоянии что-либо объяснить, потому что беспрерывно кашлял и отплевывал черную слизь.

Завыла сирена. Казалось, будто это страдальческий стон застрявшего на мели кита.

Второй взрыв, еще более сильный, расколол судно, и палубу охватило пламя, поглотившее все вокруг. Металл плавился, балки крепления прогибались, вся конструкция рушилась. Люди, обезумев, метались, но спастись от огня было невозможно. Большинство из них уже горели, другие были ранены. Немногие оставшиеся невредимыми пытались спастись: кто-то в наивной надежде бросался в ледяные воды Берингова моря.

Сквозь языки пламени Габриэль увидел, как Лев в ужасе пытается спустить на воду шлюпку, и решил, что это тот самый момент, которого он ждал. «Теперь или никогда», – сказал он себе и прыгнул на него. От неожиданности Лев, вместо того чтобы попытаться выстрелить, казалось, хотел попросить его помочь спустить чертову шлюпку. И спастись вместе.

Но он ошибся. Габриэль, охваченный необоримой яростью, схватил его за горло и вонзил в него зубы, вплоть до того, что вырвал кусок мяса и почувствовал, как кровь хлынула ему в рот. Тогда он отпрянул, чтобы рассмотреть его получше. Лев хрипел в агонии и смотрел на него, ошеломленный, понимая, что ему пришел конец. Тогда Габриэль схватил его голову двумя руками и прижал к себе в неосознанном порыве, может быть, от отчаяния, затем резко ударил ее о палубу, еще и еще раз, пока не разбил. Вот теперь все было кончено. Нина была отомщена.

Габриэль будто избавился от приступа неистового возбуждения. Он отпустил голову своего врага, и тут его передернуло от отвращения. Он задрожал и отчаянно заплакал. Как он мог совершить такое?! Его праведный гнев превратился в исступление убийцы, слепое и непреодолимое, которое заставило его совершить ужасающий поступок. В его голове молнией пронеслась мысль о прошлом, о сладостном детстве, не таком уж и далеком, о невозвратно потерянной невинности, и осознание того, чем он стал, пронзило его сердце, как кинжалом. Он посмотрел на безжизненное тело смотрителя, в его распахнутые глаза, на горло и грудь, испачканные кровью, и в одно мгновение почувствовал на себе печать Божьей кары, той, что была возложена на Каина, убийцу брата: «Проклят и изгнан будешь на земле!»

Потом он лег рядом со Львом, всхлипывая, а языки пламени уже лизали его. В отчаянии решил он умереть, сгореть в этом огне, и остался на раскаленной палубе, как принесенная на заклание жертва.

На вапоретто, который с острова Святого Лазаря перевозил их в Венецию, Микаэлю казалось, что он весь горит. Это ощущение мало-помалу усиливалось, будто он сидел на вязанке горящих дров. Его охватили испуг и желание бежать. Он молча поднялся со скамейки и легким прыжком вскочил на фальшборт вапоретто, сохраняя слабое равновесие. Над лагуной сгущались сумерки.

На какое-то мгновение ему показалось, что он находится в том месте, которое ребенком часто видел в повторяющемся сне, – берег бухты, где он играл со своим вымышленным другом.

Падение было быстрым, ни у кого не было времени остановить его.

Контакт с водой погасил жжение кожи, но не пламя, которое пылало у него в сердце.

– Микаэль, нет! – закричал Волк, слишком поздно поняв его намерения.

– Как поживаешь?

Микаэль кивнул.

– Лучше?

– Да, – ответил он слабым голосом.

Волк, сидевший рядом с кроватью в келье, поправил ему одеяло.

– Хочешь чаю?

– Не сейчас, спасибо.

– Тебя слишком сильно рвало, тебе нужно восполнить запасы жидкости в организме. – Он взял старый чугунный чайник и наполнил чашку. – Ну-ка, приподнимись.

Юноша послушался, хотя и с трудом.

Волк приподнял подушку и устроил ее повыше под головой, затем поставил чашку на столик.

– Он не слишком горячий, можешь пить.

Микаэль сделал несколько глотков. Руки его слегка дрожали.

– Почему вы так на меня смотрите? – спросил он учителя.

– Я обеспокоен.

Слабая улыбка коснулась губ юноши.

– Я же не умираю. – У него были покрасневшие глаза, волосы были зачесаны назад, за исключением одной непослушной пряди, ниспадающей на лоб. – Эмиль еще здесь?

– Нет, они все вернулись в колледж. Здесь только ты и я.

Близилась полночь. Волк терпеливо ждал, когда мальчик проснется, и с розарием в руках читал свои молитвы.

– Зачем ты сделал это, Микаэль? – спросил он без обиняков.

Юноша отвернулся.

– Ты не хочешь мне сказать? – спросил Волк разочарованно.

– Я бы сказал, если бы вы меня выслушали, если… – он прервался и посмотрел учителю в глаза, – если бы вы поклялись, что попытаетесь понять.

Волк приблизился к нему, подвинув стул.

– Откройся мне, и я обещаю, что не оставлю тебя.

– Вы не понимаете: мне не нужны союзники, я не на войне и, более того, вовсе не испытываю необходимости оправдываться. То, чего мне не хватает, – это чтобы кто-то выслушал меня, не осуждая, – сказал он резко, с досадой и злостью, которую не мог больше сдерживать. – Если я нахожусь в этом состоянии, то, боюсь, тут не только моя вина. Мы все ошибались: и я, и вы, и весь колледж. Если бы вы дали мне понять, что готовы помочь, то я рассказал бы вам о моей Голгофе.

– Голгофе?

– О неописуемых страданиях.

– По какой причине?

Микаэль пожал плечами.

– И как давно это продолжается?

Юноша не ответил.

– Как давно, Микаэль?

– Давно, еще с тех пор, как я был ребенком, но хуже стало только сейчас, в колледже, – уточнил он с ненавистью.

– Ты кому-нибудь говорил об этом, может, Эмилю?

– Я попытался однажды вечером, пока мы болтали, лежа в постелях.

– А он?

– Захрапел еще до того, как я закончил объяснять, что со мной происходит.

– Кому-нибудь другому?

– Франческе, но я только намекнул на видение.

– Видение?

Микаэль кивнул.

– Как это было? – прошептал Волк.

Впервые юноша услышал в его голосе искренний интерес любящего человека.

– На самом деле очень просто: в какие-то моменты мне кажется, что я живу жизнью другого человека.

– Ты знаешь, кто он?

Микаэль вздохнул.

– Нет. Это молодой человек, который очень похож на меня. И один раз мне приснилось, что он говорил, будто он мой брат, но у меня, как вы знаете, нет братьев.

– А почему тогда тебе так больно? – спросил его Волк.

– Потому что жизнь этого другого человека – сплошное мучение. И она открывается мне внезапно, как секретный ход, через который я попадаю в его мир и там вынужден наблюдать за его мучениями и чувствовать его боль.

Он посмотрел в глаза Волку, решив прерваться, как только заметит в нем малейший признак недоверия. Но учитель слегка качал головой и, казалось, серьезно обдумывал то, что юноша ему только что рассказал.