Рафаэль Жермен - Ежевичная водка для разбитого сердца

Я собиралась, оставив их, уйти с Флорианом в наше уютное одиночество вдвоем. Разговор меня вымотал, и я очень переживала из-за того, что почти поссорилась с Никола и Катрин, с которыми не ссорилась никогда. Но когда я нашла Флориана, который смеялся и пил с Эмилио и еще какими-то людьми, его улыбка и его присутствие так успокоили меня, что я согласилась присесть с ними и выпить стаканчик. Потом два, потом четыре.

Это она самая, большая любовь, настоящая, говорила я себе: рядом с ним все тревоги как рукой снимает. Я смотрела на отца и повторяла про себя, что, в конце концов, ничего страшного, ну не любит он этого замечательного человека, которого люблю я. Даже холодность Ноя к Флориану меня больше почти не трогала. Когда они снова увиделись, я была неприятно поражена тем, как робел перед ним Ной. Я помнила его ручонки, обнимавшие шею Максима, его заливистый смех, так часто звеневший тогда, – его совсем не было слышно теперь, когда я бываю здесь с Флорианом. Это потому, что Флориан взрослый, по-настоящему взрослый, сказала я себе, увидев, как Ной осторожно обходит его, чтобы прижаться к Эмилио – вечному мальчишке. Ну и пусть, зато руки Флориана обнимали мои плечи и с ним я вновь обретала всю мою уверенность.

Мы ушли очень поздно, успев уложить Катрин, которая, вдрызг напившись, расплакалась с криком: «Я же люблю-у-уууу Эмилио, я его люблю-у-ууууу!» Верная себе, она влюблялась, только когда любовь становилась невозможной. Она все еще кричала: «Я его люблю-у-ууу!», когда я стаскивала с нее джинсы, чтобы ей лучше спалось.

– Нет, ты его не любишь, – сказала я.

– И ты его не любишь, – пробормотала она, выпутываясь из свитера. Я толком не поняла, что она имела в виду, но переспрашивать не стала и вышла из комнаты. Пятнадцать минут спустя мы с Флорианом ушли.

– Хорошо было, правда? – спросила я, когда мы шли к моему дому.

– Да. Но мне лучше вдвоем с тобой.

– Мне тоже.

– Нам надо всегда быть только вдвоем, – сказал Флориан, целуя меня в шею.

Я кивнула, но что-то в этой фразе наполнило меня неясной грустью, и мне стало горько…

Коты встретили меня оптимистичными «мру?», но взгляды их сразу помрачнели при виде Флориана. «Эй, вы что, надеялись, что мамочка останется одна-одинешенька на всю жизнь, а? – сказала я им, нежно приласкав. – Вы не хотите порадоваться за мамочку? М-мм? М-мм?» Мои «м-мм» стали чересчур уж настойчивыми, и я замолчала. Неужели мне так нужна моральная поддержка, что даже мнение моих котов имеет для меня значение? Вздохнув, я пошла к Флориану в спальню.

Он держал в руке тоненькую пачку листков – текст, который я написала незадолго до нашего примирения и дала ему прочесть, – так мне хотелось показать, что я действительно что-то сделала.

– Совсем забыл тебе сказать. Я прочел.

Я дала ему текст несколько дней назад и, поскольку он молчал, заключила, что у него просто не было времени прочесть. Я вдруг почувствовала себя очень уязвимой.

– Завтра поговорим, – бросила я как можно непринужденнее. Я устала, была немного пьяна и главное – во мне жил почти иррациональный страх перед его суждением. В конце концов это ведь Флориан годами настаивал, чтобы я писала. Понравится ему написанное или нет, он должен быть доволен, что я наконец послушалась, верно? Я повторяла про себя этот пустопорожний вопрос, как мантру, пока он расстегивал рубашку, перечитывая последнюю страницу.

Я машинально припомнила текст, который был у него в руках. Я написала его за несколько дней; это было описание – быть может, немного затянутое, но я им гордилась – сценки в баре субботним днем. Я набросала портреты завсегдатаев, случайной публики, замотанных официанток. Описала свет, вливающийся в окна, и весенний ветерок, продувающий помещение. Почти ничего не происходило – только одна встреча в самом конце, – но мне казалось, что я что-то уловила и сумела передать то, что мне хотелось. Я помнила, с каким чувством удовлетворения поставила финальную точку.

– Это неплохо, – сказал Флориан.

– Неплохо?

Я пыталась выглядеть спокойной и даже равнодушной, разумеется, притворяясь и слишком хорошо это сознавая, что задевало мою гордость и мою любовь: разве скрывают свои чувства от человека, которого любят? Я махнула рукой, предлагая Флориану закрыть тему.

Но он продолжал:

– Да, неплохо. Не хватает, конечно, рельефа или фактуры… я плохо знаю терминологию… но написано хорошо.

– Что значит: «не хватает рельефа»?

– Это немного плоско, – обронил он. – На мой вкус.

Он улыбнулся и раскрыл мне объятия. Мне не хотелось этого сейчас, но я не противилась, и от запаха его кожи мне полегчало. Я закрыла глаза, надеясь, что больше он ничего не скажет.

– Не важно… главное, что ты пишешь, верно? Какая разница: в моем это вкусе или нет.

– Да ну…

– Эй, – он приподнял мой подбородок и заглянул в глаза. – Ты напишешь еще тысячи страниц. Книги. Эпические романы. Это ведь только начало.

Мне хотелось сказать ему, что я люблю это начало. Но его губы уже накрыли мои, и их мягкое тепло принесло мне уверенность и покой, в которых я так нуждалась.

На следующее утро я проснулась поздно, один кот лежал у меня в ногах, другой на плече. Флориан ушел много раньше, и Ти-Гус и Ти-Мусс победоносно оккупировали территорию, которую считали своей, то есть меня. Я сонно провела рукой по шерстке Ти-Гуса и осторожно перевернулась на бок, стараясь их не столкнуть. В окно было видно тяжелое серое небо, которое меня вполне устраивало, – идеальное небо, чтобы пережить похмелье дома, не мучаясь комплексами за растительно прожитый день.

Я подумала об Эмилио, который, наверно, был уже далеко, и о Катрин, которая скоро проснется и в ближайшие три недели, я была уверена, будет оплакивать утрату своей великой любви. Вчерашний разговор с ней и Никола не шел у меня из головы, и это было еще тяжелее, чем алкогольные пары и головная боль. Я поцеловала теплую головку кота и с трудом поднялась.

Флориан оставил мне записку на кухонной стойке, он писал, что любит меня и что вечером приготовит ужин «только для нас с тобой». «Счастливо поработать над рукописью», – добавил он в конце. Так он подбадривал меня, но сегодня утром это елейное пожелание показалось мне издевательским. Я приготовила кофе, ворча и спрашивая себя, не рано ли звонить Никола. Вчера я так и не поговорила с ним после нашего спора, и от этого остался неприятный осадок, который мне хотелось стереть, услышав его голос и его смех. А если мое примирение с Флорианом означает, что мы с друзьями отдалимся друг от друга? Я ударилась в панику при этой мысли, но потом сказала себе, что, очевидно, чересчур переживаю из-за похмелья и лучше выпить как минимум две чашки кофе, прежде чем звонить кому бы то ни было. Но не успела я налить себе первую, как мой телефон подал голос. Это был Флориан.