Рафаэль Жермен - Ежевичная водка для разбитого сердца

Я все еще держала в руках текст с комментариями Максима – я и тут спросила чужого мнения, и тут хотела знать, что об этом думают окружающие. Но не для того, чтобы составить суждение, которого я не имела: мне нравился мой текст, пусть я не находила его гениальным или достойным немедленной публикации, но я знала, что это было именно то, что я хотела сделать. Как знала, наконец – без тени сомнения, что именно с Максимом я хочу быть, только с ним – на долгие годы.

Максим. Как он мог влюбиться в меня? Я вспоминала себя в предыдущие месяцы, тряпку, мало похожую на человека, всецело сосредоточенную на себе, поглощенную созерцанием своего пупка, – чем могла я покорить кого бы то ни было, тем более такого умного и чуткого человека, как Максим?! У сердца свои резоны, я, как никто, это знала, но я находила в себе так мало привлекательного после ухода Флориана (и даже, сообразила я, задолго до него), что у меня до сих пор не укладывалось в голове, как кто-то мог разглядеть сквозь мой эгоцентризм раненого животного хоть что-то похожее на женщину, достойную любви!..

Я даже не рассматривала всерьез Максима как потенциального возлюбленного, потому что мне казалось просто-напросто невозможным, чтобы он полюбил меня. Я понимала, что могу ему понравиться, но возбудить в нем любовь? Это было почти нелепо. В то время как Флориан, смотревший на меня привычными глазами и, как мне еще верилось, знавший меня по-настоящему , мог любить меня. И я поверила в его любовь, потому что мне было легче поверить в чувства старого любовника, чем принять тот факт, что новый мужчина может в меня, такую, влюбиться. Я хлопнула себя листками по лбу: моя слепота поражала меня, просто ошеломляла , и мне захотелось позвонить Катрин – на сей раз не для того, чтобы спросить совета, но потому, что мне надо было с кем-то поделиться масштабами моей глупости. Я подавила это желание, в основном из принципа, но мне уже не терпелось увидеть ее большие глаза и услышать ее смех, который она, более или менее искусно, сдерживала все эти недели. Мне, поняла я, до ужаса не терпелось выслушать ее предсказуемые:

– Я знала! Все это время знала!

Эта фраза, прежде невыносимая, теперь заранее приводила меня в восторг.

Мне вспомнился наш вчерашний разговор, когда два моих самых близких друга пытались убедить меня в том, чего я не хотела видеть, а я отплатила им бегством и черной неблагодарностью. Я знала, что они не будут держать на меня зла, но я сама держала зло на себя. Тому была тысяча причин, я злилась на себя за то, что не смогла в себе разобраться, за то, что непростительно поступила с Максимом, за то, что вновь открыла свои объятия и свою жизнь Флориану.

– О, боже мой, – простонала я, рухнув на секретер. – Флориан.

Я должна поговорить с Флорианом. Должна сделать то, чего никогда в жизни не делала: объяснить человеку, которого глубоко любила, что больше его не люблю. И сделать это я должна до разговора с Максимом, перспектива которого, как ни странно, пугала меня еще больше. Какая-то часть меня, жалкая и трусливая часть, с которой мне предстояло научиться жить, вздохнула с облегчением при мысли, что великое признание в любви откладывается на потом.

Потому что, хоть я и ликовала вот уже полчаса, повторяя себе, что меня озарило, однако справедливо полагала, что одной этой эзотерической уверенности будет мало, чтобы убедить Максима, с которым я так скверно обошлась, в том, что в этот раз я искренна и моя любовь крепка. Ведь существовал очень обидный, но вполне вероятный вариант: Максим мог решить после нашей последней встречи, что все было ошибкой, пустой потерей времени и сил, и встретить меня не как избранницу своего сердца, а как эгоцентричную и самовлюбленную зануду, от которой ему наконец-то посчастливилось избавиться. Этот сценарий тоже стоило принять во внимание и всерьез.

Но прежде всего надо было поговорить с Флорианом. Сказать ему эти невозможные слова, и главное – объяснить про озарение, что для него, как я уже догадывалась, будет пустым звуком. Флориан не верил в озарения. Не было никаких шансов, что этот рациональный и благоразумный человек выслушает меня и услышит, и примет мое объяснение. Я, впрочем, не могла его в этом упрекать: мне и самой с трудом верилось в столь внезапную и радикальную смену курса, и я немного напоминала себе – что всегда было не к добру – Катрин.

А что, если я передумаю? Что, если это сюрреалистическое озарение объясняется всего лишь слишком напряженными раздумьями и накопившейся усталостью? Нельзя было не учитывать и эту вероятность. Раздраженная до крайности всеми этими вопросами, порождавшими все новые, и столь типичным для меня «плетением кружев», я вскочила и принялась расхаживать по квартире. На короткую минуту мне подумалось, что надо бы сесть за компьютер и составить список или что-то вроде диаграммы, чтобы лучше разобраться в себе. Я была уверена, что другие люди (особенно женщины) это делают, но еще не была готова стать одной из них и спрятать среди своих рабочих файлов папку «решения» или документ, озаглавленный «maxouflorian.doc» [77], с целью навести порядок в хаосе моих мыслей.

В общем, я решила все обдумать – а этот процесс, как я убедилась, лучше шел стоя и предпочтительно с выпивкой. Я направилась в кухню, приготовила себе непристойных размеров «отвертку» и принялась размышлять. Мне надо было прежде всего навести порядок у себя в голове. Отсортировать истинные чувства от тех, что были реакцией на растерянность или панику. Вот самый показательный пример: вправду ли я боюсь завтра передумать или убедила себя в том, что это может случиться, чтобы не пришлось действовать сейчас же?

Я отпила глоток коктейля, гордая своей прозорливостью и прогрессом.

Вопросы теснились в голове, не подчиняясь никакой логике, и осаждали меня один за другим: было ли это озарение реальным или просто меня устраивало? Пытаюсь ли я использовать Максима, потому что в глубине души хочу уйти от Флориана?

Я бродила из комнаты в комнату, потрясая коктейлем и что-то бормоча временами вполголоса. К моей великой радости, свет, озаривший меня, когда я читала пометки Максима, никуда не делся. Несмотря на все мои тревоги и метания, это было ясно: я хотела разделить что-то, и даже очень многое, с этим человеком. Я хотела увидеть его – увидеть, наконец, по-настоящему, – хотела, чтобы со мной были его голос и его мысли, хотела, как он сказал, чтобы «это продолжалось». Продолжалось долго-долго…

Через час я поставила на стойку пустой стакан. Пить второй коктейль было в высшей степени неблагоразумно, и мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы не поддаться искушению. Было около двух, через несколько часов вернется Флориан. Я решила поговорить с ним, когда он придет. Объяснить ему со всей возможной искренностью, что все произошло слишком быстро, что я стала другой. И снова бросилась в его объятия, просто не успев этого понять, что горе, пережитое из-за него, необратимо изменило меня и я не могу больше быть той женщиной, которая ему нужна, той, что была бы счастлива с ним.