Джон Кутзее - Бесчестье

– Я поселю тебя в комнате Хелен, – говорит она. – Туда утром заглядывает солнце. Ты не представляешь, какой холод стоит здесь по утрам в эту зиму.

– Как Хелен? – спрашивает он.

Хелен – крупная, хмурого обличья женщина, старше Люси, с глубоким голосом и плохой кожей. Он так и не смог понять, что отыскала в ней дочь; втайне ему хочется, чтобы Люси нашла кого-нибудь получше (или чтобы кто-нибудь получше нашел ее).

– Хелен с апреля в Йоханнесбурге. Я живу в одиночестве, если не считать работника.

– Ты мне об этом не говорила. Тебе не боязно здесь одной?

Люси пожимает плечами.

– Со мной собаки. Собак все еще побаиваются. Чем их больше, тем больший страх они наводят. В любом случае, если бы кто-то сюда вломился, не думаю, что от двух людей было бы больше проку, чем от одного.

– Весьма философично.

– Да. Когда все идет прахом – философствуй.

– Впрочем, у тебя есть оружие.

– Ружье. Я тебе его покажу. Купила у соседа. Пользоваться ни разу не пользовалась, но оно у меня есть.

– Неплохо. Вооруженный философ. Одобряю.

Оружие и собаки; хлеб в печи и зерна в земле. Удивительно, как это он и ее мать, горожане, интеллектуалы, породили столь атавистичное существо, крепкую молодую колонистку. Хотя, возможно, это вовсе не они ее породили: возможно, основная заслуга принадлежит истории.

Она предлагает ему чаю. Он проголодался и с жадностью заглатывает два смахивающих на кирпичи ломтя хлеба с джемом из плодов опунции, также домашнего приготовления. Во время еды он ощущает на себе ее взгляд. Надо быть поосторожнее: ничто не внушает ребенку такого отвращения, как функционирование родительского тела.

Под ногтями у нее не очень чисто. Сельская грязь: почетное, надо полагать, отличие.

В комнате Хелен он распаковывает чемодан. Ящики комода пусты; в громадном платяном шкафу висит лишь синий рабочий комбинезон. Если Хелен уехала, то, похоже, надолго.

Люси проводит его по дому. Напоминает о необходимости экономить воду и не загрязнять биоотстойник. Все это ему уже известно, однако он старательно слушает. Потом Люси ведет его на псарню. В прошлый его приезд тут был всего один вольер. Теперь их пять – основательных, на бетонном фундаменте, с оцинкованными кольями и распорками, с крупноячеистой сеткой, все это тонет в тени молодых эвкалиптов. Завидев Люси, собаки – доберманы, немецкие овчарки, родезийские риджбэки, бультерьеры, ротвейлеры – приходят в волнение.

– Все сплошь сторожевые, – говорит она. – Рабочие собаки, их у меня берут на короткий срок – на неделю, на две, иногда просто на выходные. А во время летних отпусков мне сдают домашних животных.

– Кошек тоже? Ты кошек берешь?

– Зря смеешься. Я подумываю о том, чтобы заняться кошками. Просто мне пока некуда их приткнуть.

– А место на рынке ты арендуешь по-прежнему?

– Да, в субботу по утрам. Я возьму тебя с собой.

Вот так она и зарабатывает на жизнь: псарня, продажа цветов и овощей. Что может быть проще?

– Они у тебя не скучают? – Он показывает на одну из собак, рыжеватую, сидящую в отдельном вольере бульдожиху, которая, не потрудившись даже привстать, мрачно взирает на них, уложив голову на лапы.

– Кэти? Ее бросили. Владельцы ударились в бега. Счет не оплачивается уже несколько месяцев. Не знаю, что мне с ней делать. Наверное, попробую найти для нее новый дом. Она грустит, а так с ней все в порядке. Мы каждый день выводим ее размяться. Я или Петрас. Это часть нашего с ним договора.

– Петрас?

– Ты с ним еще познакомишься. Петрас – это мой новый помощник. На самом-то деле совладелец – с марта месяца. Неплохой малый.

Он проходит с ней мимо земляной запруды, на которой мирно восседает утиное семейство, мимо ульев, по огороду: цветники, зимние овощи – цветная капуста, картофель, свекла, мангольд, лук. Они навещают насос и пруд на границе ее владений. Дожди в последние два года шли хорошие, уровень воды высок.

Люси с удовольствием рассказывает обо всем этом. Фермер-колонизатор нового поколения. В прежние времена – скот и кукуруза. Ныне – собаки и нарциссы. Чем больше все меняется, тем неизменнее остается. История повторяется, только выглядит поскромнее. Возможно, и история кое-чему научилась.

Назад они идут вдоль оросительной канавы. Босые ступни Люси оставляют четкие отпечатки на красной земле. Крепкая женщина, поглощенная своей новой жизнью. Замечательно! Если это то, что после него останется – дочь, вот эта женщина, – значит ему нечего стыдиться.

– Тебе вовсе не обязательно меня развлекать, – говорит он уже в доме. – Я привез с собой книги. Все, что мне нужно, – это стол и стул.

– Ты над чем-то работаешь? – осторожно спрашивает она.

Его работа не принадлежит к числу тем, на которые им часто случалось беседовать.

– Есть кое-какие планы. Нечто о последних годах Байрона. Не книга, вернее, не того сорта книга, какие я писал раньше. Скорее, что-то для сцены. Слова и музыка. Персонажи разговаривают и поют.

– Не знала, что у тебя еще сохранились такие амбиции.

– Решил, что могу позволить себе подобное удовольствие. Хотя дело не только в нем. Человеку хочется что-то оставить после себя. По крайней мере, мужчине хочется. Женщине в этом отношении легче.

– Это почему же женщине легче?

– Я хотел сказать, легче создать нечто обладающее собственной жизнью.

– А отцовство, выходит, не в счет?

– Отцовство… Я все никак не могу отделаться от мысли, что в сравнении с материнством отцовство – штука довольно абстрактная. Но давай подождем и посмотрим, что выйдет из моей затеи. Если что-то получится, ты будешь первой слушательницей. Первой и, скорее всего, последней.

– Ты собираешься сам писать музыку?

– Музыку я по большей части заимствую. На этот счет меня никакие угрызения совести не томят. Поначалу я думал, что тема требует роскошной оркестровки. Ну, нечто вроде Штрауса. Но мне этого не потянуть. Теперь я склоняюсь к иному, к самому скромному аккомпанементу – скрипка, виолончель, гобой или, может быть, фагот. Но это все принадлежит пока царству идей. Я не написал ни единой ноты – пришлось заниматься другими делами. Ты, полагаю, слышала о моих неприятностях.

– Роз что-то такое говорила по телефону.

– Ладно, не будем сейчас в это вдаваться. Как-нибудь в другой раз.

– Ты оставил университет навсегда?

– Я вышел в отставку. Вернее, меня вышли.

– Будешь скучать по нему?

– Скучать? Не знаю. Я был не ахти каким преподавателем. Как выяснилось, мы со студентами все хуже понимали друг друга. Они не давали себе труда слушать то, что я хотел им сказать. Так что скучать я, вероятно, не буду. Скорее всего, я буду радоваться свободе.

В проеме двери возникает высокий мужчина в синем комбинезоне, резиновых сапогах и шерстяной шапочке.