Джон Кутзее - Бесчестье

– Ради тебя.

– Разве полиция не захочет поговорить и со мной?

– Нет ничего такого, что сможешь рассказать ты и не смогу я, – отвечает она. – Или есть?

В больнице она направляется прямиком к двери с табличкой «Несчастные случаи», заполняет от его имени формуляр и отводит его в приемную. Она – сама сила, сама целеустремленность, между тем как у него дрожь, похоже, расползается по всему телу.

– Если тебя отпустят домой, подожди здесь, – распоряжается она. – Я за тобой вернусь.

– А как же ты?

Она пожимает плечами. Если она и дрожит, то ничем этого не выдает.

Он усаживается между двумя дюжими девушками, скорее всего сестрами (одна из них держит на руках стонущего ребенка), и мужчиной с пропитанной кровью повязкой на руке. В очереди он двенадцатый. Часы на стене показывают 5.45. Он закрывает уцелевший глаз и проваливается в обморочное забытье, в котором сестры так и продолжают шептаться, chuchoter [24]. Когда он открывает глаз, часы по-прежнему показывают 5.45. Сломались, что ли? Нет: минутная стрелка, дернувшись, замирает на 5.46.

Проходит два часа, прежде чем медицинская сестра выкликает его имя, и приходится еще ждать, пока не наступает его черед увидеть единственного здесь дежурного врача, молодую индианку.

– Ожоги на голове, – говорит она, – несерьезные, нужно лишь остерегаться инфекции.

Глаз отнимает у нее гораздо больше времени. Верхнее и нижнее веки слиплись, разделение их оказывается на редкость болезненным.

– Вам повезло, – говорит она, закончив осмотр. – Глаз не поврежден. Облей они вас бензином, совсем другая была бы история.

Он выходит от нее с забинтованной головой, с закрытым повязкой глазом, с примотанным к запястью пузырем со льдом. В приемной он с удивлением обнаруживает Билла Шоу. Билл, который на голову ниже его, обнимает его за плечи.

– Ужасно, просто ужасно, – говорит он. – Люси останется у нас. Она хотела сама забрать вас отсюда, но Бев и слышать об этом не пожелала. Ну, как вы?

– Более-менее. Легкие ожоги, ничего серьезного. Простите, что мы испортили вам вечер.

– Глупости! – говорит Билл. – Для чего же еще существуют друзья? Вы бы сделали то же самое.

Произнесенные без тени иронии, слова эти застревают в его сознании, не желая никуда уходить. Билл Шоу верит, что если его, Билла Шоу, стукнут по голове, а потом подожгут, то он, Дэвид Лури, приедет в больницу и будет сидеть, не имея даже газеты в руках, дожидаясь, когда Билла можно будет отвезти домой. Билл Шоу верит в это, потому что он и Дэвид Лури как-то раз выпили вместе по чашке чаю и, стало быть, связаны теперь взаимными обязательствами. Прав ли Билл Шоу или ошибается? Неужели Билл, родившийся в Ханки, километрах в двухстах отсюда, и работающий в скобяной лавке, видел в жизни так мало, что даже не ведает о существовании людей, которые не питают особой охоты обзаводиться друзьями, людей, чье отношение к мужской дружбе разъедено скептицизмом? Современное английское «friend», «друг», происходит от староанглийского «freond», а то – от «freon», «любить». Выходит, совместное чаепитие связует, согласно воззрениям Билла Шоу, людей узами любви? Да, но не будь Бев и Билла Шоу, не будь Эттингера, не будь определенного рода уз, где бы он сейчас находился? На разграбленной ферме со сломанным телефоном, среди мертвых собак.

– Ужасная история, – повторяет Билл Шоу, когда они садятся в машину. – Отвратительная. Читаешь о таком в газете – оторопь берет, но когда оно случается с кем-то, кого ты знаешь, – Билл покачивает головой, – вот тогда до тебя доходит по-настоящему. Как будто вокруг снова идет война.

Он не дает себе труда ответить. День еще не умер, еще живет. «Война», «отвратительная» – каждое слово, которым ты пытаешься подвести черту под этим днем, исчезает в его черном зеве.

Бев Шоу встречает их в дверях.

– Люси приняла успокоительное, – объявляет она, – и легла; ее лучше не трогать.

– Она была в полиции?

– Да, ваша машина объявлена в розыск.

– А с врачом она виделась?

– Все сделано. Вы-то как? Люси сказала, вы сильно обгорели.

– Обгорел, но не так сильно, как кажется.

– Тогда вам надо поесть и отдохнуть.

– Я не голоден.

Бев наполняет для него большую старомодную чугунную ванну. Он погружается в воду, вытягивается во всю свою белокожую длину и пытается расслабиться. Однако, когда приходит время вылезать из ванны, он оскальзывается и чуть не падает: слаб, как ребенок, да еще и голова кружится. Приходится звать Билла Шоу и, ежась от унижения, принимать помощь, без которой он не смог бы ни выбраться из ванны, ни вытереться, ни влезть в одолженную ему пижаму. Чуть позже он слышит приглушенные голоса Бев и Билла и понимает, что разговор идет о нем.

В больнице его снабдили стеклянным тюбиком с болеутоляющим, пакетом перевязочного материала и приспособлением из алюминия, этакой подпоркой для головы. Бев Шоу постелила ему на пахнущем кошками диване; засыпает он с удивительной быстротой. Среди ночи он просыпается с совершенно ясной головой. Ему явилось видение: Люси звала его, эхо произнесенных ею слов – «Сюда, сюда, спаси меня!» – все еще отдается в ушах. В видении она – с протянутыми к нему руками и зачесанными назад мокрыми волосами – стояла в поле белого света.

Он вскакивает, напарывается на стул, тот падает. Вспыхивает свет, перед ним – Бев Шоу в ночной сорочке. «Я должен поговорить с Люси», – с трудом произносит он. Во рту пересохло, язык распух.

Дверь, ведущая в комнату Люси, открывается. Она совсем не такая, как в видении. Лицо припухло со сна, она подтягивает пояс халата, явно с чужого плеча.

– Прости, мне приснился сон, – говорит он. Слово «видение» становится вдруг слишком архаичным, слишком фальшивым. – Как будто ты меня позвала.

Люси качает головой.

– Я не звала. Ложись.

Она права, конечно. Три часа утра. Но он поневоле замечает, что второй раз на дню дочь говорит с ним, как с ребенком – ребенком или стариком.

Он пытается заснуть, но не может. Скорее всего, дело в таблетках, решает он: не видение, даже не сон, а так, химическая галлюцинация. И все же женщина в поле света по-прежнему стоит перед его глазами. «Спаси меня!» – кричит дочь, слова ее ясны, звучны, настоятельны. Быть может, душа Люси и вправду приходила к нему, покинув ее тело? Могут ли люди, не верящие в существование душ, все-таки обладать ими, и могут ли души их вести свою, независимую жизнь?

До восхода еще несколько часов. Запястье ноет, глаза жжет, кожа на голове воспалена, болезненно чувствительна. Он тихо включает настольную лампу, встает. Завернувшись в одеяло, толкает дверь Люси и входит. Рядом с кроватью стоит кресло, он садится. Чувства говорят ему, что Люси не спит.

Что он тут делает? Охраняет свою девочку, оберегает ее от беды, отгоняет злых духов. Спустя какое-то время он ощущает, как она расслабляется. Нежный пузырек лопается на ее губах, она еле слышно похрапывает.