Джон Кутзее - Бесчестье

Много лет назад, живя в Италии, он посетил тот самый лес между Равенной и Адриатикой, в который за полтора столетия до него выезжали на прогулки верхом Байрон с Терезой. Где-то там, под деревьями, должно находиться место, на котором англичанин впервые задрал юбки своей только что ставшей женой другого мужчины восемнадцатилетней чаровницы. Он мог бы улететь завтра в Венецию, вскочить в поезд на Равенну, побродить по старым тропинкам для верховой езды, пройти мимо этого места. Он сочиняет музыку (или музыка сочиняет его), но не историю. На тех сосновых иглах Байрон обладал своей Терезой – «робкой, как газель» называл он ее, – сминая ей платья, забивая песком белье (и все это время лошади стояли поблизости, не любопытствуя); так зародилась страсть, которая заставляла Терезу до скончания ее земного бытия в горячке выть на луну, которая и из Байрона исторгла вой, пусть и несколько отличный.

Тереза ведет его; он следует по пятам за нею с одного листа на другой. И вот настает день, когда из темноты долетает еще один голос, которого он до сей поры не слышал и не думал услышать. Судя по узнанным им словам, голос принадлежит Аллегре, дочери Байрона, – да, но из каких тайников его-то души он исходит? «Зачем ты меня покинул? Приходи, забери меня! – взывает Аллегра. – Здесь так жарко, так жарко, так жарко!» – жалуется она, и ритм ее жалоб прорезает голоса любовников.

Ответа на призыв никому не нужной пятилетней девочки не приходит. Некрасивая, нелюбимая, забытая знаменитым отцом, она переходила из рук в руки и наконец была отдана на попечение монахиням. «Так жарко, так жарко! – скулит она в монастырской постели, умирая от la mal’aria. – Почему ты забыл меня?»

Почему отец ей не отвечает? Потому что он пресытился жизнью, потому что предпочел бы вернуться на свое место, на тот берег смерти, погрузиться в свой стародавний сон. «Бедная моя девочка!» – поет Байрон неуверенно, невольно, слишком тихо, чтобы быть услышанным ею. Сидя поодаль, в тени, трое инструменталистов наигрывают зигзагообразную тему, линейка вверх, линейка вниз – тему Байрона.

Звонит Розалинда.

– Люси говорит, ты вернулся в город. Почему не звонишь?

– Я пока непригоден для общения, – отвечает он.

– А когда ты был для него пригоден? – сухо осведомляется Розалинда.

Они встречаются в кофейне на Кларемон.

– Ты похудел, – замечает Розалинда. – Что у тебя с ухом?

– Пустяки, – отвечает он и в дальнейшие пояснения не вдается.

Пока они беседуют, взгляд Розалинды то и дело возвращается к его изуродованному уху. Она содрогнулась бы, он в этом уверен, если бы ей пришлось притронуться к этой штуке. Розалинда не из тех, кто всегда готов броситься на помощь. Лучшие из связанных с нею воспоминаний относятся к их первым совместным месяцам: душные летние ночи в Дурбане, влажные от пота простыни, долгое, бледное тело Розалинды, мотающееся из стороны в сторону в судорогах наслаждения, которое нелегко отличить от боли. Чета сластолюбцев: это и держало их вместе, пока все не кончилось.

Они говорят о Люси, о ее ферме.

– Я думала, с ней там подружка живет, – удивляется Розалинда, – Грейс.

– Хелен. Хелен вернулась в Йоханнесбург. Подозреваю, они разошлись навсегда.

– А не опасно ли это для Люси – жить в таком глухом месте?

– Еще как опасно, Люси была бы сумасшедшей, если бы считала, что там безопасно. Но она все равно хочет остаться. Для нее это стало вопросом чести.

– Ты вроде говорил, что у тебя украли машину.

– Тут я сам виноват. Следовало быть поосторожнее.

– Да, чуть не забыла – мне рассказали о суде над тобой. Сведения из первых рук.

– Суде?

– Расследовании, разбирательстве, называй как хочешь. Судя по тому, что я услышала, ты показал себя не в лучшем виде. Был слишком несговорчив, даже агрессивен.

– Я и не собирался произвести на них приятное впечатление. Я отстаивал принцип.

– Может, и так, Дэвид, но ты же понимаешь, что на подобных судилищах главное не принципы, а то, насколько хорошо ты себя подаешь. Если верить моему источнику, ты себя подал плохо. Какой такой принцип ты отстаивал?

– Свободу речи. Свободу молчания.

– Звучит возвышенно. Впрочем, ты всегда прекрасно умел обманывать себя, Дэвид. Великий мастер обмана и самообмана. Ты уверен, что это был не тот случай, когда тебя просто-напросто застукали со спущенными штанами?

На эту приманку он не клюет.

– Так или иначе, какой бы принцип ты ни отстаивал, он оказался слишком сложным для понимания твоей аудитории. Аудитория решила, что ты попросту напускаешь туману. Тебе следовало подыскать человека, который заранее натаскал бы тебя. Как ты выкручиваешься с деньгами? Пенсию они отобрали?

– Попытаюсь вернуть то, что когда-то вложил. Продам дом. Он слишком велик для меня.

– А чем собираешься заняться? Работу будешь искать?

– Не уверен. У меня и так дел по горло. Я кое-что пишу.

– Книгу?

– Собственно говоря, оперу.

– Оперу? Это что-то новенькое. Надеюсь, она принесет тебе кучу денег. Ты думаешь перебраться к Люси?

– Опера не более чем хобби, просто чтоб было чем голову занять. Денег она не принесет. А к Люси – нет, к Люси я перебираться не стану. Это не самая удачная мысль.

– Почему? Вы с ней всегда отлично ладили. Что-нибудь случилось?

Розалинда определенно сует нос куда не следует, но она всегда делала это без колебаний. «Ты десять лет спал в одной постели со мной, – однажды сказала она, – какие же у тебя могут быть от меня секреты?»

– С Люси мы ладим по-прежнему, – отвечает он. – Но не так хорошо, чтобы жить вместе.

– История твоей жизни.

– Да.

Наступает молчание, оба озирают, каждый со своей колокольни, историю его жизни.

– Я тут твою подружку видела, – извещает его, меняя тему, Розалинда.

– Подружку?

– Ну, прелестницу твою. Мелани Исаакс – ее ведь так зовут? Играет в театре «Причал». Ты не знал? Теперь понимаю, чем она тебя взяла. Большие темные глаза. Тело как у маленькой ласки. В точности твой тип. Ты, должно быть, решил, что это будет еще одна из твоих недолгих эскапад, дежурный грешок. Ну и посмотри теперь на себя. Выбросил жизнь псу под хвост, и ради чего?

– Я вовсе не выбрасывал свою жизнь, Розалинда. Не городи ерунды.

– Как не выбрасывал! Работы нет, имя замарано, друзья тебя избегают, ты прячешься на Торранс-роуд, будто черепаха, боящаяся выставить голову из-под панциря. Люди, недостойные даже того, чтобы чистить тебе ботинки, отпускают шуточки на твой счет. Рубашка на тебе неглаженая, подстрижен ты бог знает кем и как, ты стал… – Розалинда обрывает тираду. – В конечном итоге тебя ожидает участь тех несчастных стариков, что роются в мусорных баках.