Розали Хэм - Месть от кутюр

На полной скорости он влепился головой в красную кирпичную стену библиотеки. Съежился, обмяк и рухнул в горячую сухую траву.

Молли въехала на кухню. Она полюбила свое кресло-каталку и теперь украшала его как могла. Сидя у огня или нежась в лучах солнышка на веранде, она обматывала ручки кресла обрывками шерстяных нитей и лентами, заплетенными в косички, втыкала между спицами цветы вьющейся герани и обложила сиденье вязаными квадратными ковриками. Когда на нее находила блажь, Молли меняла свое пестро украшенное кресло на клюку и бродила по дому, лупя ею по полкам с посудой, сдвигая с места карнизы и сбрасывая все подряд на пол. Она подъехала к дочери, которая недвижно смотрела на огонь.

– Как прошел бал, Золушка? – поинтересовалась старуха.

– Платья были великолепны, – ответила Тилли. Она ведь говорила себе, что от этого города не стоит чего-то ожидать. – Это была свадьба.

– Тьфу, гадость какая.

Гертруда через ноги сняла свадебное платье и повесила его на плечики. Поймала свое отражение в зеркале ванной комнаты: невзрачная брюнетка с толстыми бедрами и некрасивой грудью. Она спустила шелковую комбинацию чайного цвета с плеч. Тонкая ткань скользнула по затвердевшим от холода соскам. Гертруда снова оглядела себя в зеркале.

– Я – миссис Уильям Бомонт из усадьбы «На семи ветрах», – произнесла она.

Уильям спокойно читал в постели. Его полосатая пижамная куртка была расстегнута. Гертруда шмыгнула в постель к мужу.

– Э-э… – протянул он и, перегнувшись через нее, выключил лампу.

Гертруда достала из сумочки для туалетных принадлежностей полотенце и подложила под ягодицы.

Уильям обнял ее в темноте, они стали целоваться. Его тело было одновременно твердым и мягким, точно фланель. Себе Гертруда казалась рыхлой и влажной, как губка. Он лег на нее, она раздвинула ноги. Что-то горячее и жесткое высунулось из его штанов и ткнулось во внутреннюю поверхность ее бедра. Уильям начал сопеть и пыхтеть ей в ухо, Гертруда завозилась под ним. Наконец его пенис нашел в гуще волос влажное отверстие и толкнулся вперед.

Они лежали бок о бок.

– Дорогая, тебе было больно?

– Немножко.

Все оказалось совершенно не так, как описывалось в «Супружеской жизни». Дискомфорт длился лишь несколько секунд – так, кольнуло в одном месте, – но в целом ощущение было неприятное. Однажды в детстве Гертруда на спор засунула руку в пустое дупло и вымазала пальцы в чем-то теплом, мокром и липком, как сопли, только с острыми краями – разбитые птичьи яйца. В дупле было гнездо. Тогда она почему-то тоже смутилась, испытала странный стыд.

– Ну, ладно, – промолвил Уильям и поцеловал ее в щеку.

Удовлетворившись, он счел, что все прошло довольно гладко. К молодой жене он отнесся так же, как к шоколадному яйцу, которое получал раз в год на Пасху, после церковной службы. Маленький Уильям аккуратно отколупывал блестящую фольгу, обнажая кусочек шоколадной поверхности, затем отламывал кусочек и рассасывал во рту, смакуя. Но потом его неизменно охватывало нетерпение, он запихивал в рот все яйцо целиком и жадно пожирал его, так и не поняв, получил удовольствие или нет.

– Ты счастлива? – спросил Уильям.

– Да, счастлива, – отозвалась Гертруда.

Он нащупал руку жены и, не выпуская, заснул.

Гертруда оставила полотенце под ягодицами на всю ночь. Утром она внимательно изучила алые, неровной формы пятна, понюхала, завернула полотенце в оберточную бумагу и отложила в сторону, чтобы при удобном случае выбросить в мусорное ведро. Встала под душ, негромко напевая. Свежеиспеченная миссис Бомонт отказалась от предложения позавтракать в постели и спустилась к столу, безупречно одетая, причесанная волосок к волоску, с приветливой улыбкой на губах.

Элсбет и Мона тут же обнаружили что-то чрезвычайно интересное в своих тарелках, Уильям быстро спрятался за развернутой газетой, однако Гертруда ничуть не смутилась.

– Доброе утро всем, – сказала она.

– Доброе утро, – хором ответила новая родня.

Последовало неловкое молчание.

– Надо же, теперь по одному человеку с каждой стороны стола, – заметила Мона.

– Когда закончится сбор урожая? – осведомилась Гертруда.

– Я же говорил, дорогая, все будет зависеть от погоды. – Уильям посмотрел на мать, ища поддержки.

Элсбет устремила взгляд в окно.

– Разве нельзя нанять работника, который присматривал бы за этим делом?

– Видишь ли, дорогая, есть, конечно, Эдвард Максуини, но я…

– Уильям, опять этот отвратительный голодранец! – Элсбет стукнула чашкой о блюдце и скрестила руки на груди.

Гертруда мило улыбнулась.

– Мне не так уж важен наш медовый месяц, правда, Уильям, просто… без срочной поездки в Мельбурн никак не обойтись. Нужно купить материал на новые шторы в нашу спальню…

– Меня и старые вполне устраивали, – перебила Элсбет.

– Кому-нибудь налить еще чаю? – спросила Мона, покрутив чайник.

– Перестань, не то на столе останутся круги! – одернула ее мать.

– Кроме того, необходимо обновить постельное белье и кое-что к моему приданому. Я хочу вступить в семейную жизнь как полагается.

Гертруда откусила тост и насыпала немного соли на краешек своей тарелки, на которой лежало яйцо.

Элсбет злобно покосилась на сына, и он вновь укрылся за газетой.

Миссис Уильям Бомонт продолжала:

– У папы есть счет в «Майерсе», и он выдал мне пустой чек…

Уильям покраснел как рак. Кровь отхлынула от лица Элсбет, а Мона взвизгнула:

– Ой, давайте поедем! Мы сто лет не ездили за покупками!

Гертруда нахмурилась, глядя на потускневшую от налета ложку, потом стукнула ею по скорлупе яйца, сваренного всмятку.

Тилли сидела в тени разросшейся глицинии и наблюдала, как длинный товарный поезд медленно отъезжает от элеватора и ползет на юг, постепенно исчезая за холмом. Стуча колесами, он повернул к западу и растаял за бледным горизонтом. Опять пришло знойное лето – Рождество уже прошло, сезон стрижки овец закончился, а колосья под лучами солнца налились спелостью.

Когда огромные локомотивы прибывают на станцию, чтобы сцепить вагоны с зерном у квадратного, обшитого железом элеватора, громыхание и лязг металла разносятся по всему Дангатару. На зрелище сбегается поглазеть детвора. Пустые составы подкатывают к элеватору на погрузку зерна, а со стороны Уинерпа в это же время приходят другие вагоны, уже заполненные сорго. Уинерп удобно расположился к северу от Дангатара на огромном одеяле из пушистых коричневых метелок сорго. Фермы же вокруг Дангатара – это бескрайнее золотое море пшеницы. Комбайны убирают урожай, зерно оказывается в полуприцепах, которые доставляют его на элеватор. После того как пшеница просохнет, в нее погружается огромный шнековый транспортер. Он поднимает зерно наверх и ссыпает на конвейерную ленту, откуда оно попадает на погрузочную платформу, а затем золотой поток льется в товарные вагоны, наполняя их доверху. В жаркий день удушающая зерновая пыль тучей висит над элеватором. Вагоны с пшеницей стоят на рельсах, ожидая, пока придет локомотив, их сцепят вместе и присоединят к веренице вагонов с сорго. В конце концов локомотивы увозят матово-золотые и коричневые горы зерна прочь от обширных полей, над которыми солнце светит большую часть года, а дожди редки и скудны. Локомотивы вновь и вновь останавливаются у элеватора и на соседних ветках, чтобы заправиться топливом, а потом доставить вагоны в какой-нибудь дальний порт. Пассажиры в автомобилях на переезде перед шлагбаумом насчитывают в проезжающем составе до пятидесяти вагонов.