Джайлс Кристиан - Ворон. Сыны грома

И Сигурд, и Эльдред усомнились в том, что кусок голубой ткани, который мы привязали к ванте, стоит хотя бы выеденного яйца. Могло статься, Фулькариус даже просто отрезал его украдкой от собственного плаща, только бы выманить у нас лишний мешок. Но и три фунта серебра казались невысокой платой за то, чтобы, избежав боя, продолжить путь по реке. Это был, как выразился Брам, плевок в бушующем море против тех сокровищ, которые мы могли получить за евангелие. К счастью для меня, все завершилось благополучно, однако некоторые викинги продолжали осуждающе трясти бородами, не в силах простить мне то, как я обошелся с серебром, заработанным кровью и потом. Дольше всех не мог угомониться Аслак.

– За эти мешки можно получить славную кольчугу и добрый крепкий шлем, – крикнул он со своего сундука у левого борта, – а то и двух-трех большегрудых рабынь, чтобы согревали твою постель. А ты чуть не отправил такое добро на дно! Чертово сумасбродство – вот как я это называю. Сдается мне, ты налакался из тайных запасов Брама!

Тоже мне тайна! Все знали о бурдюках, полных медовухи, что Медведь прятал под двумя серебристыми волчьими шкурами в трюме «Змея», но только храбрец или полудурок отважился бы окунуть бороду в этот нектар без позволения хозяина. Не знаю, был ли я тем или другим, когда втихомолку уменьшал запасы Брама, чтобы Пенда смачивал язык и не болтал обо мне и Кинетрит. «Теперь уж все равно», – подумал я, откидываясь назад при взмахе веслом и через плечо глядя на Аслака. Когда-то я сломал ему нос, хотя сейчас, к моей досаде, это не было заметно. Он тоже сломал мне нос, который с тех пор стал кривым, как задняя лапа зайца.

– Если б какой мешок и упал, – сказал я Аслаку, – мы задобрили бы Ран, а ее милость нам, пожалуй, не помешает.

Про себя я подумал, что, встреться мне тот франк, который поймал серебро и наглотался речной воды, я бы купил ему рог меда величиной с мою ногу, чтобы бедолага промыл забитую илом глотку.

– Милость Ран? – взревел Брам. – Да за три фунта серебра старая сука влезет к нам на борт и будет тебя употреблять, пока ты весь не высохнешь!

Как бы то ни было, мешки достались не Ран, а Фулькариусу, благодаря чему мы сейчас плыли вверх по франкийской реке, и солнце, как расплавленное железо, жгло наши лица, опускаясь в море, что осталось далеко позади. Франки, долгое время шедшие по берегу вровень с нами, теперь стали рассеиваться. Либо они сочли нас неопасными, либо просто поняли: нападать на их дома мы не намерены, стало быть, пускай беспокоится кто-то другой. Я испытал облегчение, избавившись от груза враждебных взглядов. Секвана стала широкой, и никакие преграды не затрудняли ее движения. Здешний берег был довольно пустынным, потому что при таком быстром течении трудно спустить судно на воду или даже поставить его на якорь. Малейший промах – и оно даст стрекача быстрее, чем пленный ирландец, вымазанный гусиным жиром, так что поминай как звали. Впереди, там, где река снова начинала петлять и ее бег замедлялся, домов и причалов становилось больше. А значит, больше любопытных франков.

Англичане неплохо помогли нам одурачить Фулькариуса и его людей. Выставив напоказ свои кресты, они все сыграли нам на руку, но в особенности мы были обязаны одному из них – тому, кто набросился на Фулькариуса с бранью и пригрозил отрезать ему язык. Звали сакса на самом деле не Годрик, а Виглаф. Это был коренастый воин с короткими редеющими черными волосами, которые он зализывал вперед, так что редкие пряди прилипали к потным вискам. На красном лице торчал длинный острый нос, а круглый подбородок походил на дикое яблоко. Вероятно, Виглаф вовсе не думал нам помогать, а вправду рассвирепел оттого, что его назвали датским язычником, и готов был не шутя прыгнуть за борт с ножом.

Так или иначе, он казался ошарашенным, когда Сигурд подозвал его к себе, на корму «Змея», и подарил ему золотое кольцо, снятое с собственной левой руки. После битвы мы отобрали у англичан все сколько-нибудь ценное: мечи, ножи, кольчуги, поясные пряжки и наконечники, застежки, кольца. Им оставили лишь одежду, что была на них, да деревянные кресты, к которым мы предпочитали без надобности не прикасаться. Полученная Виглафом награда стала для него первым шагом на пути к тому, чтобы вновь обрести утраченную воинскую гордость. И хотя он принял суровый вид, беря кольцо из рук Сигурда на глазах у Эльдреда и других англичан, в его груди наверняка затеплились угли надежды. Ведь он был не только христианином и слугой олдермена, но и воином, видевшим, как Сигурд победил Маугера – грозного противника. Он, Виглаф, мог ненавидеть нашего ярла, но при этом не мог им не восхищаться. Надев кольцо на палец, англичанин сел на свою скамью, ловко просунул весло в щель и в лад с остальными погрузил лопасть в воду. Его соплеменники ничего не сказали, однако Бальдред, великан, которого едва не распотрошил Асгот, отрывисто кивнул, и этого было довольно.

Вечером, когда наша одежда пропиталась холодной росой, да и все на борту отсырело, мы бросили якорь в укромном месте у островка на середине реки. Ровная глинистая земля блестела в лунном свете, что прорезался сквозь облака и падал кудрявыми лентами на быстро бегущую воду. Не найдя, к чему привязать корабли, мы поставили их на якори. Вбивать причальные столбы отправился Улаф с англичанами. На борт они вернулись такими перепачканными, что только глаза торчали из грязи. Потом им пришлось отмываться, цепляясь за веревки и дрожа от холода. Мы не переставая смеялись над бедным Дядей: раздевшись, он сделался похожим на большое белое рычащее чудище. После мытья они повесили одежду сушиться на ширстреке «Змея», а сами закутались в мех, и тогда Улаф спросил нас, почему он, второй по старшинству среди всех присутствующих, возился по уши в грязи и холодной воде, пока мы, молодые парни, сидели и чесали зады.

Для того чтобы плыть дальше, было уже слишком темно, а причаливать к берегу, не зная ни нрава реки, ни ее окрестностей, ни настроения местных жителей, Сигурд не хотел. Остановившись у этого болота, мы не могли отдохнуть на суше, однако корабли были защищены, и франки нам не угрожали. Назавтра нам следовало найти подходящее место для ночлега, прежде чем мы перестанем разбирать путь в темноте.

Кинетрит уснула между мною и отцом Эгфритом, а когда суровый ветер засвистел в весельных прорезях и за ширстреком, она подвинулась в мою сторону, повернувшись ко мне изгибом спины. Мне захотелось лечь на бок и обнять ее, что я и сделал. Укрыв нас обоих шкурой, я положил правую руку на бедро Кинетрит, а под ее согнутое колено уютно уткнул свое. Во сне я вдыхал умиротворяющий запах золотистых волос любимой женщины, и даже если б сам Карл взобрался на борт «Змея» с мечом, горящим священным пламенем, я бы не пошевелился.