Джайлс Кристиан - Ворон. Сыны грома

Эгфрит разбудил нас на заре. Моя голова гудела, ровно наковальня, по которой Велунд ударил своим молотом, а во рту было так гадко, будто я жевал яйца дохлого пса. Плеснув себе в лицо чистой водой из ведра, что хозяин накануне поставил возле меня, я припал к кружке прохладного пива. Затем, немного оживший, вышел из вонючей таверны и поплелся за Эгфритом и Пендой встречать парижский рассвет. На востоке небо было кроваво-красное, а на западе еще черное, как деготь. Отовсюду доносилось кукареканье: петухи кричали так громко и яростно, почти отчаянно, словно никогда раньше не видали солнца, и вот теперь, впервые в жизни, гордо исполняли свой долг. Однако и завтрашнему дню суждено было начаться с той же странной песни.

– Не будь у меня других дел, кроме как топтать кур да кукарекать, я бы тоже недурно справлялся, – сказал Пенда, осторожно дотрагиваясь до затылка.

Улицы, по которым мы шли, были, по счастью, почти пусты, хотя первые торговцы уже расставляли лотки и бережно выкладывали свой товар. Когда мы встали за ореховой изгородью, чтобы справить нужду в канаву у внутренней стены (она, ныряя под насыпь, выглядывала за пределы города), Пенда промолвил:

– Признаться, мне доводилось чувствовать себя получше, чем теперь.

– Да и выглядеть тоже, хотя и ненамного, – ответил я.

Выпустив из себя горячую жидкость, я зябко поежился. Даже Эгфрит сегодня сник. Правда, по его словам, причина была в том, что последний бурдюк вина оказался нехорош. «Или, может, это сыр», – задумчиво произнес монах.

– Ты, парень, тоже не Бальдр Прекрасный, – ответил мне Пенда и, описав головой круг, хрустнул шеей. – И кто только надоумил нас вылакать весь Париж, чтоб в нем стало сухо, как между ног у монашки?

– Не смотри на меня. Смотри на босоногого, – сказал я и вспомнил, что после разговора с Винигисом надо бы заглянуть к башмачнику.

Эгфрит пернул, издав протяжный пискливый звук: викинг застыдился бы такого.

– Ох, Боже мой! – чирикнул монах, снова закрывая подолом сутаны тощие белые ноги.

– Без этой молитвы Он обошелся бы, Эгфрит, – зажав нос, хмыкнул Пенда.

Винигис продавал на молу утренний улов: щук, окуней, голавлей и карпов. Лодки приставали и отчаливали, рыбаки, соревнуясь друг с другом, громко нахваливали свой товар. Подмастерья чинили, стоя на коленях, хозяйские сети или вычерпывали речную и дождевую воду со дна суденышек.

Увидав, что мы плетемся к нему, Винигис широко улыбнулся и простер руки над своею добычей, которая билась в корзинах. Прилавком служили три длинные доски, положенные на два старых пня, торчащих из грязи. Того, что прокричал нам рыбак, мы не поняли, и Эгфрит поднял руку, давая ему понять, чтоб приберег свою болтовню для других покупателей.

– Нам сказали, ты говоришь по-английски, – произнес монах, пока Пенда пристально рассматривал толстого голавля, которого держал за хвост.

– Самую малость, – ответил Винигис, нахмурившись, и сложил вместе два пальца.

– Хвала Всевышнему! – воскликнул Эгфрит, воздев руки к небу. – Ты тот, кто нам нужен.

– Экс-ля-Шапель, – сказал я, убедившись, что нас не подслушивают. – Ты знаешь, где это?

Над нами кричали чайки. В реке, еще недавно темной и холодной, теперь искаженно отражалось яснеющее небо. На бегущую воду ложились золотые, оранжевые и красные отсветы. От нее веяло прохладой, и я подышал на сложенные руки, чтобы согреть их.

– Был я там. Однажды, – осторожно проговорил Винигис. – Так вы не за рыбой пришли?

Он забрал голавля у Пенды, а тот понюхал ладони и вытер их о штаны.

– Нет, рыба нам не нужна, Винигис. Мы хотим попасть в Экс-ля-Шапель.

– У меня дело к императору, – гордо произнес Эгфрит.

Франк пожал плечами.

– Ну, а я-то тут при чем? Я рыбак. Вы мешаете мне торговать, так что прошу, не стойте здесь, – сказал он, задержав взгляд на моем лице. Две женщины подошли и стали сравнивать его улов с товаром, лежавшим на лотке справа. Пенда повернулся к ним и наградил их такой улыбкой, что они, побелев, удалились. Винигис забеспокоился не на шутку. Сняв шляпу, он в отчаянии поглядел на каждого из нас и в конце концов решил обратиться к Эгфриту: – Оставьте меня. Я человек простой.

– Может, у тебя есть подмастерье? Или невольник? – спросил я.

Рыбак, кивнув, опять посмотрел на монаха и выставил ладонь, словно говоря: «Ну и что с того?». Я продолжал:

– Пускай присмотрит за твоей лодкой, пока ты не вернешься.

– Вернусь? Откуда? И что у тебя с глазом?

– Ты проводишь нас в Экс-ля-Шапель, Винигис, – улыбнулся я. – За это мой господин отдаст тебе все, что я держу сейчас в руках.

Изрытое оспой лицо Винигиса покраснело, на щеках загорелись огни злости: у других рыбаков торговля шла бойко. Ища помощи, он поглядел вокруг (вероятно, надеялся увидеть таможенника Радульфа) и отрезал:

– Что бы ни предлагал твой господин, мне этого не нужно!

Тогда я, свободной рукой опрокинув корзину, вывалил мерцающий улов в грязь. Некоторые рыбины затрепыхались, видимо, решив, будто вернулись в родную стихию. На опустевшие доски я высыпал все, что было в шапке. Серебряный лом, кольца и броши тускло заблестели в свете зари. Винигис и другие рыбаки замерли, разинув рты. Глаза у них сделались точно монеты.

– Не нужно, говоришь? – сказал я, и лицо мое расплылось в ухмылке.

До конца дня мы бродили по городу, условившись встретиться с Винигисом на северном берегу, там, где в Секвану стекало дерьмо его единоплеменников. Когда мы назвали место, рыбак в отвращении отпрянул, однако вид целой горы серебра пригрузил ему язык, и он просто кивнул, ни о чем больше не спросив. Мы ушли, а Винигис стал подбирать упавшую в грязь рыбу.

Оказалось, что восточная сторона острова большею частью посвящена Белому Христу. Как Эгфрит ни зазывал нас в церкви и монастыри, я не поддался, и ему пришлось исследовать их одному. Пенда не отходил от меня, вернее, от серебра. Он проводил меня к башмачнику, у которого я купил себе пару башмаков на толстой кожаной подошве, доходивших мне до середины голени. Потом я вынужден был идти с Пендой в таверну, где он решил подыскать себе шлюху. Горбатый нос привел семерых, англичанин долго выбирал и в конце концов выбрал ширококостную бледнокожую девицу – вероятно, потому что она была рыжей, как уэссексская владычица его снов. Я взял себе бурдюк вина, ведь на этот раз никто не портил вкус напитка россказнями о Христе. Не успел я опорожнить мех до половины, мне стало наплевать, чья это кровь: Иисуса, Одина или моя собственная.

– А ты отчего не возьмешь себе женщину? – спросил Горбатый Нос, кивнув на шлюху с желтоватым лицом, и брякнул передо мной на стол тарелку густого супа. Вид у хозяина таверны был обиженный. – Только не говори мне, что любишь мальчиков. На грека ты не похож, – сказал он, почесывая изрытую оспой шею. – Хотя и мальчика можно раздобыть.