Джайлс Кристиан - Ворон. Сыны грома

– Ах, Ворон, – сказал он, шмыгнув носом, – рад тебя видеть, мой мальчик.

– Ясно, монах, почему твой бог любит невольников и шлюх, – презрительно сказал я и оттопырил щеку языком. – Они тоже всегда на коленях.

Эгфрит, нахмурясь, встал и отряхнул с балахона пушистые семена скерды.

– Оставь эту плотскую грязь при себе, юноша, и давай поговорим как мужчина с мужчиной.

Говорить с ним я не хотел и потому развернулся, чтобы спуститься к кораблям, возле которых в тот день тоже было невесело, однако монах меня окликнул:

– Постой, мне нужно тебе что-то сказать.

Я никуда не спешил и потому решил остаться – хотя бы ради того, чтоб кинуть в монаха еще несколько оскорблений. К тому же мне вдруг подумалось, что дело касается Кинетрит, с которой я так и не поговорил после того, как мы выкрали ее из монастыря. Да и тогда она меня словно не узнала. Я подошел к Эгфриту и уставился на неспокойное аспидно-серое море. Низкое вечернее солнце роняло на воду пятна серебра, насмешливо напоминая мне о потерянном богатстве. Мои косы, подхваченные резким соленым ветром, били меня по лицу.

– Твой замысел нас всех спас, – сказал монах.

– Ты один так думаешь, – ответил я, спрятав удивление под маской холодности. – По-моему, даже Сигурд жалеет, что сделал, как я предложил.

– Они простые люди, Ворон, и потому могут стать легкой добычей для того, кто сеет зло и суеверия. Они не видят истинного пути. – Эгфрит тряхнул своей куньей головенкой. – Даже псы умнее большинства из них. – Внезапно он улыбнулся: – И все же они понимают, что ты был прав. Я уверен.

– Осторожней, монах. Я ведь тоже из этих простых людей.

– Видишь ли, юноша, я придерживаюсь иного мнения. И потому, – он напустил на себя строгий вид и поднял палец, – ты мне небезразличен. Ты и твой ярл, коли желаешь знать. Если я вытащу вас двоих из когтей Асгота, то и для остальных еще есть надежда.

– Асгот? – выпалил я. – Да я терпеть не могу этого старого блохастого волка!

В глазах Эгфрита как будто сверкнула молния улыбки. Затем монах глубокомысленно кивнул.

– Потому что он убил твоего друга-плотника…

– Потому что он прогнил, как старый корень, и ему неведома честь.

Мой ответ заставил Эгфрита задуматься. Его седеющие волосы шевелились на ветру, точно гусиный пух. На выбритой макушке багровел уродливый шрам, оставленный Глумовым мечом, что висел теперь у меня на бедре. Прежний капитан «Фьорд-Элька» выдрал из головы монаха кусок мяса, а возможно, и кости, но тот умудрился остаться в живых, чтобы донимать нас всех, словно кусачий слепень.

– Скоро начнется тинг, – сказал я и, набрав полную грудь прохладного воздуха, подумал, что зима не за горами.

Потом я повернулся и пошел прочь.

– Я пришел сюда молиться о ней, – сказал Эгфрит. – Она потеряна, Ворон. Она потеряна, а найдет ее Асгот.

Не оборачиваясь, я продолжал идти по скалам, поросшим щетинистыми клочьями травы. Внизу трава сменилась водорослями, а в голове у меня все звучало: «Она потеряна, Ворон». Эти слова повторялись снова и снова, как биение морских волн о берег или плеск франкской реки под еловым веслом.

Кинетрит сидела одна, укрывшись от ветра за скалой на восточной стороне острова. Рядом трещал небольшой костер, от которого шел едкий грязно-желтый дым, щипавший горло. Это горели волосы. Кинетрит отрезала свои косы и бросила их в огонь, где они почернели, скукожились и стали испускать отвратительный запах.

– Как ты, Кинетрит? – мягко спросил я, садясь подле нее.

Она смотрела куда-то вдаль, поверх полузатопленных скал, среди которых плескалась вода, выводя бесконечно многообразные пенистые узоры. Течения, сходясь, устремлялись к одному из больших островов. Мы прошли мимо него, побоявшись пристать: он мог оказаться обитаемым, а значит, и охраняемым императорскими военными судами. Я повторил вопрос, подумав, что Кинетрит, погруженная в свои мысли, его не слышала. Когда я посмотрел на нее, а она – на меня, моя плоть содрогнулась и я, к своему стыду, принужден был отвести взгляд. Глаза, прежде зеленые, как весенние почки, отяжелели и помутнели, как застарелый лед. Кожа обтянула кости, отчего в лице стало еще больше ястребиной дикости, чем прежде.

– Что они с тобою сделали, Кинетрит? – проговорил я, уставясь на догорающие нити волос, мигавшие то черным, то красным светом.

Я почувствовал на себе взгляд, пронзивший меня, точно северный ветер. Где-то трижды каркнула черная ворона, и ее грубый скрипучий голос подхватили избитые морем скалы.

– Никогда не спрашивай меня об этом, – сказала Кинетрит. – Никогда не спрашивай, потому что я никогда не отвечу.

Я прикусил губу. До боли.

– Однажды я их всех убью. – Это прозвучало неуклюже, словно я был мальчишкой, укравшим слова мужчины.

Бедная девушка, рано потерявшая мать! Эльдред отравил жизнь дочери предательством. Он убил Веохстана, брата Кинетрит, а потом сам погиб от ее руки. Рабы Христовы били несчастную и творили над ней такое, о чем нельзя даже сказать. Теперь душа молодой женщины томилась в грязной темнице, где страшные воспоминания одолевали ее, подобно хорьку, грызущему кроличью шейку. Я проклял себя за то, что спас Эльдреда от ножа Асгота, хоть это и было сделано мною только ради Кинетрит.

– Ты ела? – спросил я, желая, но не отваживаясь до нее дотронуться.

– Поем, когда буду голодна, – отрезала она, отстраняя меня суровым взглядом, точно щитом. Слова ее были сухи и пресны, как солома. – Прости, Ворон. И, прошу, оставь меня. – Она принудила себя улыбнуться, но улыбка не тронула ее ледяных глаз. – Я сама приду, когда буду готова.

Некоторое время я смотрел на пламя, ища слова, которые убегали от меня, точно дым, тянувшийся к темным облакам, что плыли за солнцем. Их животы были черны, как смола. Достав нож, я подтолкнул в огонь еще не поглощенные им концы веток, а затем поднялся. Гуси рваным клином пролетели на юго-запад, скрипя, будто разболтавшийся диск колесницы Тора.

– Начинается тинг. Ты пойдешь? – спросил я, однако Кинетрит блуждала где-то там, в пламени костра, и докричаться до нее было не легче, чем если б я стоял на другом конце Биврёста – мерцающего моста.

Я покинул ее и направился туда, где покачивались корабли и где, к моему облегчению, не пахло паленым волосом.

– Берегите свои деньжата, парни, – сказал Брам Медведь, притворно тревожась. Едва я подошел, он схватился за кожаную суму, висевшую у него на поясе. – Не то оглянуться не успеете, как молодой Ворон соберет ваше серебришко и накормит им рыб.

Некоторые из викингов засмеялись, но остальные нахмурились от напоминания о том, чего они и так не могли забыть.

– Жаль, я кормчий не на вашем корабле, – язвительно произнес Кьяр, – а то б запрыгнул на один из Вороновых плотов с серебром и уплыл на нем в Норвегию.