Петер Гардош - Предрассветная лихорадка

– Вот что, Клара, – попытался отец взять спокойный и рассудительный тон. – Я переписываюсь со многими девушками. С очень многими.

Она рассмеялась:

– Ты хочешь заставить меня ревновать, цыпленок?

– Ну вот еще! Я просто хочу, чтобы ты была в курсе дела. Переписка для нас – это, можно сказать, единственное развлечение. Не только для меня, но и для всего барака. Вот и случилось недоразумение.

– Никаких недоразумений! Я в тебя влюблена, цыпленок! Ты – мой светильник разума! Я тобой восхищаюсь! Ты будешь моим учителем и возлюб-ленным! Ты, конечно, немного закомплексован, но я тебя вылечу!

– Повторяю, я пишу очень много писем. Ты должна это знать.

– Все гении комплексуют. Я знаю это по опыту, у меня таких двое было, еще до войны. Я всему тебя научу, ты согласен, цыпленок? Ведь я уж не девушка! Нет, друг мой, далеко не девушка! Но тебе я смогу быть верной, я это чувствую. Что за мысли, что за слова ты писал мне! Я их наизусть помню! Хочешь, перескажу?

В страстном порыве Клара прижала к себе отца и осыпала поцелуями все лицо и даже очки. Линзы их затуманились.

Но с близкого расстояния даже через обслюнявленные очки мой отец вдруг заметил в ее глазах невыразимое отчаяние. Панический страх быть отвергнутой.

И от этого неожиданного открытия мой отец успокоился.

– Клара, позволь мне сказать, пожалуйста!

– Я только хотела добавить, что буду ухаживать за тобой, если что. Сама я уже поправилась. Могу жить вне лагеря. Я буду работать! Я поселюсь поблизости от тебя! Так что ты хотел мне сказать?

Мой отец высвободился из ее объятий. И повернулся лицом к Кларе Кёвеш.

– Хорошо. Излагаю факты. Я пишу много писем, но главным образом потому, что у меня необыкновенный почерк. Что заметили и другие. Парни в нашем бараке этим пользуются. К сожалению, это не я писал тебе письма, а мой друг Гарри. Он мне диктовал их, потому что мой почерк – не то что его каракули. Он пишет как курица лапой, не разберешь. Увы, такова действительность. Вышло так, что при моем посредничестве ты втюрилась в светлый разум Гарри, о чем я сожалею.

Клара изумленно оглянулась на Гарри и под моросящим дождем шагнула к нему:

– Так, цыпленок, выходит, что это ты – мой гений?

Гарри кивнул. И указал на отца.

– Он только писал. А мысли… – Он скромно ткнул себя в лоб.

Клара переводила взгляд с одного на другого. Мой отец был невзрачный очкарик с металлическими зубами. А Гарри – весьма импозантный, с гусарскими усиками под носом и с излучавшими неподдельную страсть глазами. И Клара, решив, что ей лучше поверить отцу, взяла Гарри под руку.

– Ну, цыпленок, смотри, я проверю. Внешность меня ничуть не волнует. Форма губ, цвет глаз, смазливость физиономии – все это ерунда. Меня, если хочешь знать, возбуждает только духовное содержание. Прогрессивные и возвышенные идеи приводят в экстаз, я ими упиваюсь.

Гарри остановил ее и, повернув к себе, облапил одной рукой ее пышный зад, а другой взял Клару за подбородок.

– Я тебя не разочарую, – сказал он и жарко поцеловал ее в губы.

Мой отец почувствовал, что самое время смываться. Теперь они не заметят, что он исчез. И действительно, когда он дошел до конца тропинки и оглянулся, то увидел, что парочка, мило обнявшись, удаляется под плотной завесой дождя вглубь леса.

После инцидента с Кларой мой отец наложил на себя трехдневное покаяние. И не писал Лили ни единой строчки. А на четвертый день он забрался по горло в горячую воду в единственной на весь лагерь служебной ванной.

Ключ от этого помещения, навевавшего воспоминания о комфорте мирных времен, можно было получить на центральной вахте, и этой возможностью мой отец часто пользовался. Ванная находилась в отдельном строении в стороне от бараков. Дверь мой отец, как обычно, оставил незапертой. Дымя сигаретой, он во всю глотку орал какой-то революционный марш, хотя чем-чем, а музыкальным слухом он похвастаться никогда не мог.

Дверь неожиданно распахнулась.

И на пороге возникла старшая медсестра, малютка Марта, которая замахала ручками, разгоняя клубы табачного дыма. Левой рукой отец попытался прикрыть свой срам.

Марта метала громы и молнии:

– Миклош, что вы здесь делаете?! Спрятались, что-бы подымить?! Да как вам не стыдно?! Миклош, сколько вам лет? Вы уже не сопливый школьник, чтобы такое себе позволять!

Мой отец швырнул сигарету в ванну. И правой рукой тоже начал махать, перемешивая дым над водой. Но больше, чем дым, его смущала его нагота, и он предпочел прикрыться обеими руками.

Медсестра в огромном крахмальном чепце подступила уже к самой ванне.

– Для вас это смерть! – кричала она в лицо отцу. – Каждая сигарета на день сокращает вам жизнь! Вы понимаете это, Миклош!? Отвечайте мне, голова садовая! Понимаете?!

Лили, мой милый друг, я должен тебе кое в чем признаться. Нет, это еще не то признание, о котором я не осмеливаюсь писать, – речь о том, что у меня ужасный голос, и вообще мне медведь на ухо наступил.

Но, как все антимилитаристы, я обожаю горланить марши, когда принимаю ванну.

Нас здесь так опекают, что не знаешь, куда деваться! Мы должны соблюдать режим, тихий час и прочие прелести. А больше других нас опекает малышка Марта – напоминающая Микки Мауса старшая медсестра, венгерская жена нашего главного врача, господина Линдхольма.

Напоминающая Микки Мауса старшая медсестра Марта, не помня себя от гнева, бросилась через парк. Дорога до вахты занимала не меньше пяти минут, и с каждым шагом гнев Марты только усиливался. Распахивая дверь привратницкой, она чуть не сорвала ее с петель.

За четыре дня до этих событий Гарри, не в последнюю очередь благодаря неистощимому терпению Клары Кёвеш, вернул себе утраченную, как казалось, мужскую силу. Хотя девушка уехала немного разочарованной, переписку они решили продолжить. Однако Гарри вошел во вкус.

На сей раз его выбор пал на дневную вахтершу – дородную девицу, которую все называли слонихой Фридой. Он и сам не мог разобраться в прихотливых зигзагах своих вожделений. Казалось, эпоха, когда его привлекали женщины бледные, с осиными талиями, непостижимым образом канула в Лету.

Когда Марта, словно разгневанный ангел, появилась в дверях, Фрида и облаченный в пижаму Гарри как раз разыгрывали прелюдию. Они даже не успели друг от друга отпрянуть. Гарри еще повезло – разговор шел по-шведски, и он мало что понимал.

– Фрида, это ты продала Миклошу сигареты?

Фрида, крепкой рукой прижимавшая к себе Гарри, даже не ослабила хватки.

– Всего две штуки. Ну три.

– Это последняя твоя выходка! Еще раз поймаю – пеняй на себя! – прокричала Марта и оглушительно бухнула дверью привратницкой.

Фрида, конечно, снабжала желающих сигаретами не просто так. Незначительная маржа, с которой она продавала их, служила довеском к ее не слишком солидной зарплате.