Петер Гардош - Предрассветная лихорадка

– Откуда вы знаете о таких вещах?

Мой отец, ничуть не смутившись, продолжал с важным видом:

– …То есть мы, я и моя невеста, собираемся присоединиться к католической вере, дав не торжественный, то есть пожизненный, а простой обет, который может быть временным…

Тут у священника задрожали и руки. Он вынул платок и принялся вытирать глаза.

– Ваше рвение, юноша, меня восхищает до слез.

Мой отец почувствовал себя на коне, визуальная память не подвела его и на этот раз. Он едва не дословно цитировал соответствующие пассажи церковной литературы.

– Вы поправьте меня, отец, если я ошибусь, но, насколько я знаю, простой обет носит односторонний характер и те, кто его приносят, в данном случае я и моя невеста, будут нести обязательства перед общиной, но община не будет нести таковых перед ними. Торжественный же обет, в отличие от простого, является двусторонним, когда обязательства не могут быть уничтожены ни принесшим обет, ни общиной!

– Откуда такие познания, сын мой?

– Мы относимся к смене конфессии очень серьезно.

Старик оживился, вскочил и поспешил к ризнице. Мой отец едва поспевал за ним. Священник достал огромных размеров церковную книгу и окунул перо в чернильницу. Чернила в ней были зелеными, что привело моего отца в восторг.

– Вы меня убедили. У меня не осталось сомнений в серьезности ваших намерений. Я запишу ваши данные. А вы позвоните мне, когда ваша невеста сможет приехать сюда из Берги. Как только мы сговоримся о времени, я вне очереди назначу обряд крещения. Могу вам сказать одно, Миклош: за время служения я никогда не сталкивался с таким похвальным усердием.

В этот период переписка между отцом и Лили стала особенно интенсивной. Иногда они писали друг другу по два раза в день. Вечером 31 декабря мой отец ушел в комнату, считая немыслимым для себя напиваться вместе с другими в столовой пансионата. Он лег на кровать, положил на грудь фотографию Лили и поклялся выжить. Он повторял про себя эту клятву, пока не заснул. И когда на рассвете Гарри с честной компанией, шатаясь, ввалились в комнату, то застали отца в одежде, лежащим навзничь; он плакал во сне, а из-под его ладони выглядывала фотография Лили.

Жизнь моя, дорогая Лилике!

Чтоб ей провалиться, этой “Виа Свецика”! Я оплатил объявление и послал безупречный текст. А они допустили в нем эту фатальную опечатку! С ужасом посылаю тебе. Эти болваны нас с тобой перепутали, и получилось, что я – твоя нареченная!

В Берге тоже был новогодний вечер. Лили аккомпанировала Шаре на пианино. В репертуаре была оперетта. Песенку Бони из “Королевы чардаша” пришлось повторять три раза – настолько ошеломляющим был успех. Остальная часть вечера выдалась более грустной. Шведский оркестр из трех музыкантов играл бальную музыку, многие танцевали, плакали. К ужину подали красное вино – по литру на каждого.

Днем за обедом я снова думала о тебе, потому что была томатная подливка, а ты ведь ее обожаешь! Сладкий мой пупсик, как я люблю тебя!

В первый день нового года все давали какие-нибудь обеты. Якобович, начиная с июля, когда он встал на ноги, всякий раз за едой прятал в карман кусок хлеба. Он знал, что это глупо, что хлеб здесь дадут и завтра. Но у страха глаза велики. Так вот, Пал Якобович первого января 1946 года дал себе обещание, что больше не будет рассовывать по карманам хлеб. Гарри поклялся, что будет соблазнять девушек только по любви. Лицман дал слово уехать в Израиль. А мой отец решил, что, как только вернется домой, засядет за изучение русского языка.

Мы непременно должны мечтать, и мечтать о многом, не об одной только самоцельной любви! Наше будущее – это и труд, и призвание, и служение обществу!

В ночь на первое января в Берге девушки пели венгерский гимн.

Жизнь моя, драгоценный Миклошка! А когда ты по-едешь в Стокгольм к стоматологу?

Через неделю мой отец сел в автобус. Морозы в ту зиму стояли, каких давно уже не бывало. Термометр показывал минус двадцать один. Стекла автобуса покрылись ледяной коркой, как будто чьи-то заботливые руки упаковали его в станиолевую фольгу. Трясясь в одиночку в этом серебристом блеске, он ехал в Сандвикен.

Дома я собираюсь работать только в газете, предназначенной для трудящихся, а если не выйдет, сменю профессию. Хватит с меня буржуев!

Утром того же дня Лили не хотела вставать. Не могла заставить себя. Около полудня Шара и Юдит Гольд силком вытащили ее из постели и, как безвольную куклу, одели. Раздобыв салазки, они по очереди возили подругу по центральной дорожке лагеря.

Милый, единственный мой Миклошка! Еще нико-гда, ни секунды не тосковала я так по дому. Я готова отдать десять лет своей жизни, лишь бы перенестись сейчас в родные края!

Тем временем мой отец сидел в завернутом в станиоль автобусе, как шоколадная крошка, забытая в коробке из-под конфет. Тихо урчал мотор. Отец полностью отключился от внешнего мира – в салоне, мягко раскачивавшемся на рессорах, было благостное тепло и райское освещение. Он нащупал в кармане какой-то тонкий и заостренный предмет.

Запускаю руку в карман – и что обнаруживаю? Губную помаду “Mitzi 6 Carmin”. Я купил ее в прошлый раз и забыл тебе отослать. Ну что ж, передам при встрече. И первым делом мы испытаем ее на устойчивость к поцелуям. Хорошо?

Лили неслась на салазках. Шара и Юдит Гольд теперь впряглись в них вдвоем. Им очень хотелось утешить ее, и они надеялись, что катание в ясный морозный день подействует на нее благотворно.

Перед моими глазами – твое письмо, я прочитала его уже раз двадцать. Всякий раз в нем обнаруживается что-то новое, и с каждым мгновением я все больше шалею от счастья!

Ой, ой, ой! Как я люблю тебя!!!!!

Я видела странный сон. Отчетливый, как наяву. Я раньше таких не видела. Мы вернулись домой. На вокзале меня встречали мамочка с папочкой. А тебя со мной не было! Я была одна!

Лили снилось, как она прибыла на Келети. На вокзале море людей, но никто не толкается, никуда не бежит. Встречающие, сотни людей, стоят неподвижно, с застывшими взглядами. Единственное движущееся пятно во сне – это паровоз: пыхтя дымом, он торжественно подкатывает к перрону под стеклянной крышей вокзала. Дым постепенно окутывает толпу, но потом рассеивается, и в свинцовом утреннем свете со ступенек вагонов спускаются люди. Все тащат тяжелые чемоданы. Но встречающие – сотни, а может быть, тысячи – все так и стоят, застыв на месте.

Лили в красном платье в белый горошек и огромной широкополой шляпе. Заметив в неподвижной толпе мамочку с папочкой, она бежит к ним, но расстояние между ними не сокращается ни на шаг. И это ее изумляет. Она припускает быстрее, у нее уже пересохло горло, ей нечем дышать. Но расстояние так и не сокращается. Родители от нее в каких-нибудь десяти метрах. Лили отчетливо видит погасшие печальные глаза мамочки. Но папочка, к счастью, весел. Он раскинул руки, готовясь обнять свою дочь, но Лили так и не удается до него добежать.