Петер Гардош - Предрассветная лихорадка

– Извольте примерить, – протянул он его отцу.

Мой отец надел на палец кольцо. Размер подходил идеально.

Золота я не люблю, потому что всегда вспоминаю, сколько низких страстей, подлости и коварства с ним связано. Но эти кольца я буду любить, поскольку они соединят два наших сердца, два кровотока…

Отец с Гарри живо переглянулись. Приближалось решающее мгновение.

– И какова цена? – спросил мой отец.

Старик на минуту задумался. Как будто он тоже сейчас размышлял о том, сколько низких страстей связано с этими безделушками. И наконец сказал:

– Двести сорок крон. За оба.

Мой отец не повел и бровью.

– Видите ли, какое дело: я живу рядом с Хёгбу, в пансионате, там сейчас реабилитационный лагерь, если не знаете.

Старик, аккуратно поправив бабочку, сдержанно кивнул:

– Что-то слышал.

– Я должен вас посвятить в некоторые детали. Не так давно я занял там весьма важный пост.

Ювелир сразу заулыбался:

– Важный пост! О, это замечательно!

– Должность платная, с ежемесячным содержанием. И я думаю, за четыре месяца мне удастся собрать эту сумму, то есть двести сорок крон.

Мой отец нисколько не привирал. В то утро, когда маленькая венгерская колония с чемоданами на коленях обдумывала свое незавидное положение, парни решили избрать его своим представителем. И он согласился отстаивать их интересы. Венгры, к которым присоединились также поляки с греками, постановили всеобщим голосованием, что будут отщипывать ежемесячно небольшую часть от карманных денег. И эти средства передавать отцу в виде вознаграждения.

Старик казался растроганным. Однако разбрасываться золотыми кольцами было не в его правилах.

– Прежде всего, поздравляю вас. Может быть, это станет началом блестящей карьеры. Но я дал зарок своей матери, еще в молодости и, может быть, несколько легкомысленно. Так вот, я клятвенно обещал ей – а мы, сударь, династия старая, двухсотлетняя, – что никогда и ни при каких обстоятельствах не буду давать деньги в долг. Вы можете называть меня бессердечным, но согласитесь, сударь, что клятва, данная матери, нерушима.

Мой отец, который заранее подготовил запасной вариант, энергично кивнул:

– Я венгр. Прошу посмотреть мне в глаза. Вы считаете, я похож на мошенника?

Ювелир слегка отступил назад:

– Что вы, сударь! У меня на мошенников глаз наметанный. Вы совсем на них не похожи, я вас уверяю.

Решающий момент наступил. Мой отец под прилавком пнул Гарри по ноге. Тот вздохнул и положил на прилавок футляр. С печальным лицом он извлек из футляра скрипку и протянул ее старику. Мой отец заговорил медленно и отчетливо, полагая, что именно так можно произвести эффект.

– Да, – сказал он, – нетрудно было предположить, что вы не дадите кредит незнакомцу. Поэтому я подумал, что на время, пока из моей зарплаты наберется необходимая сумма, мы могли бы оставить в залог этот инструмент. Он стоит не меньше четырехсот крон. Я прошу вас принять его.

Старик, вооружившись лупой, досконально обследовал скрипку. Ее подарили Гарри музыканты из шведской филармонии, еще летом, когда прочитали в одной из газет о том, что на острове Готланд на излечении находится переживший трагические испытания молодой скрипач. И стоила эта скрипка гораздо больше четырехсот крон. Мать старого ювелира едва ли стала бы возражать против этой сделки.

Раввин Кронхейм с трудом выбрался из междугородного автобуса. В дальней дороге у него онемели ноги, стоял адский холод, а тут еще снова повалил снег. Осведомившись, как пройти к женскому лагерю, он зябко запахнул пальто и двинулся в путь.

Через несколько дней отцу представился случай доказать, что в любой ситуации он в состоянии справиться с возложенными на него обязанностями.

Все сидели в убогой столовой пансионата – десять венгров, греки, поляки, румыны. И ритмично, как заведенные, барабанили ложками по столам. Отчаянный стук продолжался, пока в столовую не при-мчался куратор, большеголовый Эрик.

– Господа, что случилось? – испуганно завопил он, стараясь перекричать оркестр ложкарей.

Стук тут же прекратился.

Мой отец, держа в руке вилку, поднялся из‑за стола.

Ты только представь, дорогая Лилике, я стал настоящим боссом! Теперь я “фертрауенсман” – доверенное лицо коллектива, что связано с некоторыми обязанностями, но за это мне платят семьдесят пять крон в месяц…

Отец зацепил в тарелке картофелину и поднял ее:

– Эта картошка гнилая!

Эрик застыл в замешательстве. Но видя, что на него устремлены все взгляды, решил соответствовать роли куратора. Он подошел к отцу и осторожно понюхал картофелину, стараясь при этом не морщиться.

– Ну и что? Рыбой пахнет.

Мой отец держал наколотую на вилку картофелину как вещественное доказательство.

– Но гнилая ведь. Она и вчера была подозрительной, а сегодня это уже очевидный факт. Гнилая.

Молодой грек в вязаной шапочке, которую он не снимал даже на ночь, вскочил и по-гречески закричал что-то вроде того, что он будет жаловаться в Красный Крест!

Мой отец мягко остановил его:

– Сядь на место, Тео! Это моя работа.

И вежливо пригласил Эрика сесть с ним рядом:

– Присаживайтесь вместе с нами.

Эрик заколебался.

Мой отец отодвинул стул:

– Я хочу, чтобы вы отведали.

Куратор присел на краешек стула. А Гарри уже нес пустую тарелку с прибором. Отец аккуратно снял с вилки картофелину и водрузил ее на середину тарелки:

– Прошу вас. Приятного аппетита.

Эрик встревоженно оглянулся по сторонам. Пощады ждать неоткуда. И надкусил картофелину. Мой отец, устроившись рядом с ним, флегматично смотрел, как он жует и глотает. Куратор попробовал отшутиться:

– Есть даже привкус акулы. Но я акул обожаю. По-моему, очень вкусно.

Отец без единой эмоции на лице зацепил на вилку вторую картофелину и положил на тарелку Эрика.

– Вы так думаете? Ну, если вкусно, то кушайте, гос-подин куратор. Кушайте на здоровье!

Деваться Эрику было некуда. Он съел и вторую. Правда, она шла труднее, но он все же справился.

– Уверяю вас, никаких проблем. Все в порядке.

– Ах, в порядке? Тогда угощайтесь еще.

Мой отец ускорил процесс и, выкладывая картофелины одну за другой, соорудил на тарелке целую горку. Все встали, столпившись у них за спиной.

Дорогая, единственная моя Лилике, ты только представь себе, куратор весь побледнел, однако, как бывший прапорщик, вел себя героически и до конца убеждал нас в том, что это вполне съедобно…

Эрик решил, что лучше уж поскорее закончить весь этот цирк. И принялся уплетать картошку.

– Вполне съедобно. Неплохо. Чего вам не нравится…

Но его уже сильно подташнивало. Он то и дело пил воду. И продолжал героическое сражение с внушительной порцией. Управившись с последней картофелиной, он поднялся и, едва не упав, ухватился за край стола. Мой отец взял его за плечи и повернул к себе: