Петер Гардош - Предрассветная лихорадка

Юдит Гольд бросилась в туалет и закрылась там. На прощание она еще раз понюхала лоскуток. Потом бросила его в унитаз, вздохнула, потянула цепочку. И хлынувшая из бачка вода унесла его.

Линдхольм провел несколько бессонных ночей, прежде чем позвонить Лили. Своими сомнениями он поделился с Мартой. Маленькую медсестру тоже ошеломила прогулка отца по окрестным лесам. И она согласилась с мужем, что ситуация непростая и, может быть, объяснение с девушкой что-то прояснит. Линдхольм попросил ее быть беспристрастной свидетельницей разговора, и если он зайдет слишком далеко, то знаком одернуть его.

После обязательных вступительных слов он быстро перешел к делу:

– Побег Миклоша – это, с одной стороны, понятное проявление паники. А с другой…

В Берге, в помещении лагерной вахты, стояла Лили, на сей раз одна, и слушала, прижав к уху трубку. В надежде, что это звонит мой отец, она пробежала пол-лагеря, ее сердце бешено колотилось, и теперь, когда в трубке послышался голос Линдхольма, ей потребовалось время, чтобы успокоиться. Ей хотелось, чтобы главный врач поскорее раскрыл цель своего звонка.

– А с другой стороны?

– А с другой – это столкновение с правдой. Я лечу его уже пятый месяц, милая Лили. И за это время он ни разу, поймите, ни разу не взглянул в лицо правде. То есть своей болезни, если быть точным. Я собираюсь сказать вам жестокую вещь, дорогая Лили, вы готовы?

– Я ко всему готова. А может быть, ни к чему. Но все-таки говорите, доктор.

Линдхольм, сидя в своем удобном кресле, глубоко вздохнул:

– Миклош должен взглянуть в лицо смерти, если быть совсем точным. За то время, пока я лечу его, пришлось четырежды выкачивать жидкость из легких. Да, мы можем его лечить – но не можем вылечить. Он же, из ложного героизма, до сих пор отвергает диагноз. Это способ защиты, отказ от реальности. Вы меня слушаете, Лили?

– Я слушаю.

– И вот теперь, когда он намеренно заблудился в лесу, он впервые позволил реальности пробиться в ту башню слоновой кости, которую он для себя построил. А значит, мы подошли к поворотному пунк-ту, дорогая Лили. Вы меня слушаете?

– Я слушаю.

– Возможны травмирующие последствия. Непредсказуемые, дорогая Лили. Поэтому я хотел бы просить вас о помощи. Решение вовсе не в том, чтобы распалять в нем несбыточные желания. Вы меня слушаете, дорогая Лили?

– Я слушаю.

– Эта женитьба, которую вы задумали, не только абсурд и безумие, но теперь уже, в данный момент, вещь просто губительная! Миклош уже не способен отличать мир реальный от царства вымысла. Вы знаете, дорогая Лили, в чем, собственно, заключается символический смысл этого его побега?

– Скажите, доктор.

– Это сигнал тревоги. Сигнал для меня, лечащего врача, и для вас, дорогая Лили, которая его любит.

– Что же мне делать?

– Покончить с этой комедией. Искренним словом. Любовью. Как можно мягче.

В течение всего разговора Лили стояла, опираясь о стену привратницкой. Но тут она резко оттолкнулась.

– Послушайте теперь вы, господин главный врач. Я с уважением отношусь к вашим выдающимся профессиональным качествам. К богатому опыту. И к мировым достижениям медицинской науки со всеми ее пилюлями и рентгенами, микстурами и шприцами. Я ко всему отношусь с уважением! Но я вас прошу, умоляю: оставьте нас! Дайте нам помечтать! Я на коленях прошу: разрешите нам наплевать на науку! Умоляю вас слезно, господин главный врач: разрешите нам выздороветь! Вы меня слушаете?

Во время разговора Линдхольм подозвал к себе Марту, и теперь они вместе прильнули к трубке, доносившей до них пылкие заклинания Лили.

– Да, я слушаю, – грустно выдавил из себя главный врач.

За два дня до Рождества 1945 года мой отец решился на отчаянный шаг. Он предложил Гарри вместе, без разрешения и без денег, попытаться добраться до Берги. Перед этим он долго раздумывал. Официальный путь в конце концов был отвергнут. Он сулил лишь изнурительную и с неясным исходом борьбу в лабиринтах чужой правовой системы. И хотя убеждения диктовали ему именно это, чутье подсказывало другое.

Добраться до Берги можно было только с тремя пересадками. А это три поезда, три кондуктора. Язык у обоих был хорошо подвешен. К тому же двое худых и неважно одетых больных людей – что с них взять? Уж как-нибудь пожалеют, решили они, была не была.

В день Рождества они вышли из лагеря, пешком добрались до станции и забрались в отправлявшийся как раз поезд.

…Как ты думаешь, дорогая Лили, что, если в следующем номере “Виа Свецика” опубликовать такой текст: “Объявляем о нашей помолвке”? Только это! И наши имена.

Милый Миклош! Напиши также мамочке! И на какие деньги ты это сделаешь?! А знакомому епископу ты уже написал?

Они провалились уже при первой встрече с кондуктором. Он смотрел на них с изумлением. И дважды им повторил:

– Билеты, пожалуйста. Ваши билеты.

Мой отец мило улыбался:

– Нет билетов. У нас нет денег. Мы венгры, больные из лагеря, из Авесты.

Но кондуктора это ничуть не разжалобило.

На следующей остановке он высадил “зайцев” из поезда и доложил о них начальнику станции.

От Авесты они отъехали только семнадцать километров. Кто-то распорядился, чтобы двух беглецов доставили назад в лагерь междугородным автобусом. И на этот рейс билеты им были уже не нужны.

А в Авесте тем временем заседала могущественная комиссия, на которой решали, как наказать отца за его поведение.

Дорогая, единственная моя Лилике! Полчаса назад нас вернули в лагерь, где разразился грандиозный скандал! Тарарам был такой, что не берусь тебе описать.

Линдхольм снова сделал отцу рентген. А на следующий день пригласил его, чтобы ознакомить с результатами. Мой отец сел, закрыл глаза и затеял опять свою игру с судьбой – балансирование на стуле. Откинувшись назад, он оторвал передние ножки стула от пола. Теперь нужно было сконцентрироваться и, удерживая равновесие, перемещать центр тяжести еще дальше назад. Если удастся зависнуть в самой верхней точке, положим, на пять секунд, то, значит, поправился. Окончательно!

При этом они разговаривали о последствиях его побега. На сей раз главный врач говорил с ним сочувственно-мягким тоном:

– Наломали вы, Миклош, дров. Директор лагеря и куратор в ярости.

Мой отец отклонялся на стуле все дальше.

– И что они могут мне сделать?

– Переведут вас.

– Куда?

– Кажется, в Хёгбу. Есть такая деревня на севере. Мнение специалиста их не интересует.

– Но за что? За то, что я попытался навестить двоюродную сестру?

– За нарушение правил. За побег. Обращаю ваше внимание, Миклош, что это уже второе ваше исчезновение за короткое время. Но вы должны знать: я на вас не сержусь. Вообще-то я понимаю вас. Вы, очевидно, думаете: а не все ли равно!