Петер Гардош - Предрассветная лихорадка

Она надела очки и строго взглянула на Лили, которая повторяла свое:

– Но я люблю его! И он меня тоже! Мы хотим пожениться!

Директриса пришла в изумление. Это новое обстоятельство нужно было взвесить.

– Как вы познакомились?

– По переписке! Мы переписываемся с сентября.

– Вы с ним встречались?

– Однажды он приезжал ко мне в Экшё. Мы провели с ним три дня! Я буду его женой.

Директриса подвинула к себе Библию и стала ее перелистывать. Было ясно, что она тянет время. Когда она подняла глаза, в них стояла такая печаль, что Лили захотелось ее пожалеть.

– Это смешно! После четырех месяцев переписки вы решили связать свою жизнь с чужим человеком?! Я полагала, что вы серьезная девушка!

Лили поняла, что убедить эту даму ей не удастся, но все-таки не сдавалась.

– Вы замужем?

– А при чем здесь это?

Директриса захлопнула Библию и уставилась на свои некрасивые узловатые пальцы.

– Однажды у меня был жених. Но это закончилось горьким разочарованием. Горьким и поучительным.

Обстановку стокгольмской квартиры Эмиля Кронхейма трудно было назвать уютной. Но был один исторический аргумент, который этот изъян оправдывал: вся эта темная и громоздкая мебель служила еще прадеду, потом деду, а потом отцу раввина. Возможно, даже парчовым шторам и тем было больше века: они висели на больших окнах, расползаясь от ветхости и давно потеряв изначальный цвет. Но реб Кронхейм чувствовал себя в этой обстановке вполне комфортно и думать не думал ни о ремонте жилья, ни о переезде.

Кухня была завалена грязной посудой. Госпожу Кронхейм давно уже не смущал селедочный запах, который на посетителей действовал как атака горчичным газом. Каждую новую порцию раввин выкладывал на чистую тарелку, что служило причиной постоянных конфликтов с женой.

Госпожа Кронхейм, как обычно, сидела на кухне и беспомощно озирала разбросанную повсюду замасленную посуду. Да разве управишься тут?

Раввин закричал ей из комнаты:

– Нет, ты только послушай!

А теперь Лили даже решила отказаться от своей веры. С этим парнем, который своими письмами вконец заморочил ей голову, они планируют перейти в христианство! Между тем он – тяжелый туберкулезник! К тому же он утверждает – по-моему, лжет, – что знаком со стокгольмским епископом. Умоляю вас, ребе, помогите ей!

Раввин, сидя за столом в гостиной, перечитывал отдельные пассажи письма и при этом, не глядя протягивая руку к тарелке, один за другим отправлял в рот кусочки селедки.

– А кто это пишет? – откликнулась госпожа Кронхейм из кухни.

Раввин с изумлением констатировал, что маринад от селедки нарисовал на скатерти какие-то странные мистические фигуры.

– Одна круглолицая барышня с усиками под носом, некая… – глянул он на конверт, на котором уже красовалось селедочное пятно. – Некая Юдит Гольд.

Госпожа Кронхейм решила, что рано или поздно ей все же придется взяться за посуду, что ее не радовало.

– Ты с ней знаком?

– Да. Однажды, несколько месяцев назад, я навестил ее в Экшё. Мы с ней беседовали о мухах.

– Опять какая-то притча, я так понимаю?

Раввин проглотил очередной ломтик селедки. И почмокал губами.

– Сама доброта и сентиментальность. И не прочь поплакать.

Госпожа Кронхейм вздохнула.

– Кто? – спросила она.

– Эта Юдит Гольд. Но в глубине души… ты даже не знаешь, что у нее внутри…

Жена его поднялась и стала собирать тарелки, в сердцах швыряя их в таз.

– Зато ты знаешь. Ты у нас кладезь мудрости.

Раввин помахал письмом:

– Печаль и психическое расстройство. Вот что у нее внутри. Это уже третье письмо. Опять кляузничает мне на свою подругу. И надо думать, не только мне.

Моего отца с его преданными друзьями разместили в маленьком городке Хёгбу, что на севере Швеции, в двухэтажном пансионате. Встретил их некий Эрик, большеголовый мужчина в костюме, который назвался куратором и зачитал им правила внутреннего распорядка. Кроме того, что питаться они должны были в строго определенное время, три раза в день, от них почти ничего не требовали. Раз в неделю нужно было являться в Сандвикен, на обследование. Мой отец сразу понял, что все это будет пустой тратой времени.

Отчаяние их еще больше усилилось, когда они поднялись по лестнице, чтобы заселиться в комнаты. На двадцать человек выделили три помещения; в комнаты, предназначенные для загородного семейного отдыха, втиснули по семь коек. Платяные шкафы вышвырнули в коридор. Большеголовый Эрик, стоя в дверях, наблюдал, как они распределяли кровати и, рассевшись с чемоданами на коленях, тянули время, не желая их распаковывать. Куратор также предупредил их, что курить в комнатах воспрещается, и с тем удалился.

В этой мышиной норе нас семеро: Лаци, Гарри, Йошка, Лицман, Якобович, Миклош Фаркаш, бывший эмигрант, попытавший счастья в Америке, ну и я. Пока нет ни стола, ни шкафа. Хорошо – есть центральное отопление. Но постели! Соломенный тюфяк и такая подушка, на какой я последний раз лежал в пересыльной тюрьме.

Мой отец облюбовал себе кровать под окном. Не желая поддаваться всеобщему унынию, он, насвистывая, вынул из чемодана фотографию, запечатлевшую его с Лили в Экшё, и поставил на подоконник, прислонив к стеклу. Его замысел заключался в том, что когда он проснется, то первым, на чем остановится его взгляд, будет улыбка Лили.

В первый же день они вместе с Гарри отправились на автобусе в городок и разыскали там ювелирную лавку. Куратор предупредил их, что владелец той лавки – старик привередливый. У входа висел медный колокольчик, зазвеневший, когда они отворили дверь. Гарри держал в руках скрипичный футляр.

Ювелир, вопреки ожиданиям, оказался любезным, весьма благородного вида седым господином с сиреневым галстуком-бабочкой. У отца был готовый, продуманный до мельчайших подробностей план.

– Мне нужны обручальные кольца.

Ювелир расплылся в улыбке:

– Может быть, вы знаете и размеры?

Мой отец достал из кармана стальное колечко. Он сорвал его еще в Экшё со шторы. И оно идеально сидело на пальце Лили.

– Это для невесты. Второе будет для меня.

Любезный старик взял стальное кольцо, прикинул размер, протянул руку за спину и вытащил из настенного шкафа маленький ящичек. Покопавшись в нем, он воскликнул:

– Извольте!

В руке он держал золотое колечко. Вынув из-под прилавка раздвижной калибр, ювелир сопоставил размеры. И, кивнув, спрятал золотое колечко в карман.

– Разрешите ваш пальчик, – игриво взглянул он на моего отца.

Взяв руку моего отца, он замерил толщину безы-мянного пальца, похмыкал, вытащил из шкафа другой ящичек и, не колеблясь, извлек из него еще одно золотое кольцо.