Катрин Панколь - Новое платье Леони

Неделю спустя она случайно узнала, что ее соперница подкупила шофера, чтобы он не довез до места коллекцию. «Она» велела ему вывалить платья на помойку и поджечь бак.

Так была разрушена мечта Елены.

Она вернулась к себе.

На неделю закрылась дома. Ела рахат-лукум, пила шампанское.

Ни проронила ни слезинки.

Не открывала графу, который барабанил в дверь.

С тех пор она его не видела.

Открыла дверь она только Роберу Систерону. Приказала ему приготовить ее спешный отъезд. Она собиралась покинуть Париж.

– И куда же вы поедете?

– В Нью-Йорк. Туда, где меня не знают. Я собираюсь начать новую жизнь.

– Но на какие средства? Вы же все деньги получаете от графа.

Она раздраженно подняла бровь:

– Я смогу прожить и без графа.

– Но вы же не сможете жить без гроша. Вы уже, к сожалению, получили пагубную привычку к роскоши.

– Я предпочитаю жить одна, нежели унижаться. Ей нужен граф, я оставляю ей графа!

И потом она добавила:

– Я не прошу вас поехать со мной.

Он промолчал.

– Потому что я знаю, что вы останетесь с графом. Рядом с его деньгами. Вы замечательный любовник, но смелости вам недостает.

– Ведь та женщина захочет наложить лапу на его состояние, – заметил Робер Систерон.

– Я добьюсь своего собственного счастья. И это бесценно. Я уезжаю с шиком.

– Шик еще никого никогда не накормил!

– Я нуждаюсь в нем, чтобы жить. Это воздух, который я вдыхаю.

Тремя месяцами позднее Жан-Клод Пенгуин умер в автокатастрофе. Его тело, обнимающее дерево, было найдено на дороге на Энгиен. Он ехал из казино и, видимо, слишком много выпил.

Он не успел составить новое завещание.

Все его состояние переходило к его жене, Елене Пенгуин, графине Карховой.

Елена узнала об этом в Нью-Йорке, сидя в маленькой комнатке отеля на 14-й улице, которую она сняла сразу, как приехала. Она разогревала себе суп из консервов на старой газовой плитке и заклеивала окно бумагой, чтобы не дуло так сильно.

Тут-то Робер Систерон и сообщил ей эту весть.

И в этот день пролились все слезы, которые копились в ее душе.

Она любила Жан-Клода Пенгуина.

К моменту, когда аэробус сел в аэропорту Руасси, Гортензия уже проснулась. Свеженькая, довольная, что ей удобно в сиденье первого класса. Она потянулась, поглядела в иллюминатор и сказала: «Париж принадлежит нам двоим!»

Они получили багаж, прыгнули в такси, заехали к матери, чтобы закинуть чемоданы, и Гортензия отправилась на улицу Сент-Оноре, чтобы встретиться с Жан-Жаком Пикаром.

– Wish me good luck! [32]– закричала она из коридора.

– Good luck! – крикнула ей вслед Жозефина.

– Break a leg! [33]– добавил Гэри, набрасываясь на свежий багет с вкуснейшим маслом, которое Жозефина специально достала из холодильника час назад, чтобы оно не было слишком твердым.

Они услышали, как хлопнула дверь. В кухне воцарилась тишина.

– Ох, Жози! Как же хорошо у вас здесь! – вздохнул Гэри, вгрызаясь в хлеб.

– А куда помчалась Гортензия?

– У нее встреча с человеком, который создает звезд на парижском небосклоне моды, Жан-Жаком Пикаром.

– Не успела приехать?

– Жози! Не изображай, пожалуйста, что ты не знаешь свою дочь!

Гортензия подняла голову перед квартирой № 217 на улице Сент-Оноре и толкнула тяжелую дубовую дверь. Вошла в вымощенный брусчаткой двор. Вспомнила инструкции, полученные по телефону: подъезд, который справа, первая дверь после привратницкой.

Она глубоко вдохнула. Закрыла глаза. Сосредоточилась. За этой дверью решится ее судьба.

Она сейчас окажется лицом к лицу с человеком, который давал советы Тьерри Мюглеру, Унгаро, Хельмуту Лангу, Жиль Зандер и напрямую способствовал созданию марки «Кристиан Лакруа». Не карлик какой-нибудь. Она сглотнула, немного разволновавшись. У чувака жизнеописание подлиннее, чем Елисейские поля.

Хоть бы она его заинтересовала и он взял ее под крыло!

Если она покажется ему скучной, он поблагодарит ее и вычеркнет из своего блокнота.

Жан-Жак Пикар оказался любезным, обходительным человеком, однако взгляд за круглыми очками был пристальным и внимательным, точным и цепким, и в нем читалась постоянная работа мысли. На нем была черная водолазка и серые брюки. Волосы блестели от лака.

Он впустил ее в кабинет. Это была большая комната в бежевых и коричневых тонах. С большим черным столом.

Она представилась: «Гортензия Кортес».

– Елена говорила мне о вас, – сдержанно ответил он.

В руке у нее была папка с эскизами, он жестом предложил ей присесть.

Он смотрел на нее, изучал и наконец сказал:

– Отдаете ли вы себе отчет, как вам неслыханно повезло, что вас взялась финансировать Елена? Это голубая мечта большинства молодых дизайнеров.

– Да. – сказала Гортензия. – Но Елене тоже неслыханно повезло, что она встретила меня. Мы с ней составили команду. Без меня она не смогла бы затеять эту авантюру.

Он улыбнулся, и глаза его оживились за очками.

– У Елены отличный вкус. Только поэтому я вас здесь и принимаю.

– А вы много принимаете таких, как я?

– Ну, допустим, приблизительно двести человек в год.

– И скольких из них вы выбираете?

– Одного-двух, не более того.

Гортензия не моргнула глазом.

– То есть я буду первая или вторая.

Он широко улыбнулся, спросил:

– А вы принесли рисунки?

Гортензия кивнула и протянула ему папку.

В кабинете было так темно, что она подумала: «Не похоже, что нынче лето на дворе». Она сидела тут не более трех минут, но ей уже казалось, что она проделала долгое путешествие, побывала в иных мирах. Атмосфера здесь была спокойной, мягкой, какой-то изысканной. С улицы не доносилось ни малейшего шума.

Он взял папку с работами. Положил перед собой. Положил руки на картон.

– Сколько вам лет?

– Двадцать три, почти двадцать четыре.

– Расскажите мне, какова была ваша жизнь до настоящего времени? В какой среде вы росли?

– Я родилась в Париже. Но росла я в Курбевуа, меня, знаете ли, не спросили. Мой отец был очень элегантным человеком, он работал на американскую фирму, а затем поехал открывать свое дело в Кению. Там он и умер. Мать – преподаватель университета, специалист по двенадцатому веку. В ней нет ни элегантности, ни стиля. И она меня ужасно раздражает. У нас сложные отношения, я люблю ее и ненавижу, но это довольно банальная история, так что я не буду вдаваться в подробности. Я росла в Курбевуа, издали любуясь огнями Парижа. В четырнадцать лет я воровала журналы «Элль» и «Вог», старалась держаться ближе ко всему, что так или иначе имело касательство к моде. Я одевала соседок, рисовала фасоны платьев и пальто. Подруг у меня не было, с девочками моего возраста мне было скучно. Я сдала на бакалавра и отправилась в Лондон в колледж Святого Мартина, это были четыре года совершенного наслаждения!